Комтур замка по хозчасти мурлыкал песенку и потирал руки. Такой узник ему ещё не попадался. Конрад толкнул чугунную дверь, петли взвизгнули. Надо прислать Вилли, чтобы смазал, но после, после. Из щели рванулся холод, пламя факела отпрянуло, чуть не погасло. Это наверху парит август 1410 года, а под громадой Мариенбурга пробирает сырость.
Охрана осталась за длинным коридором и воротами, чтобы никто не подслушал щекотливый разговор. Может, зря? Вдруг этот тип что-нибудь выкинет? Комтур погладил рукоять кинжала.
Со стены подвала смотрела Дева Мария, настолько непорочная и гневная, что хотелось пасть ниц и во всём признаться. Перед образом молилась босая девушка в холщовой рубахе. Чем она нацарапала рисунок? Ложкой, что ли? Вот же талантливая тварь.
Конрад согнулся перед притолокой, прикрыл за собой дверь. Откашлялся и обратился к заключённому:
– Генрих, ты как отличный литовский клинок: и себе не возьмёшь, потому что с поганым солнцем на рукояти, и выкинуть жалко. Ну отчего бы тебе не родиться мужчиной?
Девушка вскочила и развернулась молниеносным движением фехтовальщика. Глаза пронизывают – цвета озера перед грозой. Фигурка как из стали отлита, на ней словно не роба, а белый доспех. Осанка дворянина. Короткий кивок в знак приветствия, полная готовность к любому решению.
Конрад ещё раз потёр руки. Когда объявляешь приговор, лица так забавно вытягиваются: кто-то отклячивает губу, кто-то валится на колени. Ну что – подломится наш «железный Генрих»?
– Ты обманом проникла в Орден, – веско начал комтур. – Ты глумилась над священными словами клятвы, поганила её своим бабьим ртом. Я выбрал колесование. Будешь долго наслаждаться хрустом собственных костей перед тем, как сдохнуть.
Широкие скулы даже не дрогнули. Идеальная выправка, решительное спокойствие. Именно так должен встречать смерть брат Тевтонского ордена.
Конрад глянул на своё латное наплечье: по стали бежал узор из козлиных голов, скрученных кукишей и крестов – оберег в бою. Травление ртутью, мало кто из мастеров Толедо так умеет, а Генрих сделал… А, дьявол, он же не Генрих. Грета.
Этот человек четыре года скрывал свою суть. Ел вместе с братьями, спал в общей комнате, тренировался, участвовал в походах – и никто не догадался, что под рубашкой. Всё выяснилось только четыре дня назад, когда с него содрали одежду, чтобы высечь. Пятьсот ударов. Кнехт1 стряхнул воду с палки, примерился, а там… Кое-чего не хватает.
Да, пятьсот ударов – слишком мягкое наказание за отлучку. Генрих пропадал две недели, так как же он пробрался обратно? Одной Пресвятой Деве это известно. Мариенбург с трёх сторон обложили враги, а с четвёртой защищает река. Мосты подняты, из-за стен летят ядра и льётся смола. Летучая мышь не пролетит, её собьют стрелой или топор кинут.
