В веках, задолго до того, как люди начали измерять время по солнцу и луне, мир носил в себе тайну, скрытую под тенью своих лесов и пустынь, рек и гор. Она дремала, тихая и осторожная, словно зверь, что прячется в пещере, не смея выйти на свет. Эта тайна носила имя, которое никто не решался произнести вслух: Голод. Но не тот голод, что кроет животные желудки или чрево детей, не тот, что разрушает хлеб и виноград. Этот голод был древним и бесконечным, живым, как сама земля, и старым, как кости гор. Он жил в мире, прежде чем мир обрел формы, и дожил до тех дней, когда смертные начали считать себя властителями жизни.
Люди знали лишь о малой тени этого голода. Когда зерно исчезало с полей, когда амбары становились пустыми, когда в городах и деревнях стоял запах пряной гнили и сырости – это были лишь отблески его настоящей силы. Истинный Голод существовал в глубине, за пределами глаз и слуха, как шепот, который чувствуется только сердцем, как холод, что не тает даже под жаром солнца. И было предначертано, что придет тот, кто примет этот шепот, кто станет сосудом, и голод станет его наследием.
Сначала он был лишь знаком, тенью на коже мира. Камни в полях трескались, вода в реках сгущалась и мутнела, листья деревьев скручивались в спирали, а ветер приносил с собой пустоту, которую невозможно было наполнить. Старцы, мудрые и древние, собирались по ночам, читали свитки и шептали слова, что прожигали дыхание, ибо знали: придет день, когда один из смертных станет хозяином силы, что превышает его собственное тело и разум. Но никто не мог сказать, кто он, где он, и как распознать его среди живых. Единственное, что оставалось верным, – знак: сосуд голода никогда не будет искать путь в тишине; он сам станет дорогой, и путь его будет сплетён с судьбой мира.
И вот пробудилась печать. Она не поднялась с криком и не ринулась вихрем. Она тихо, осторожно, словно змея, ползла через время, через поколение за поколением. Сначала это были едва различимые следы: несколько зерен в амбаре превратились в пыль, блеск золота мерцал, словно жидкая пустота, и взгляд ребёнка встретился с холодной пустотой, которую никто не мог объяснить. Потом следы стали явными. Сила не ждала согласия, она находила сосуд сама. Сосудом стал Каэль, наследник древней крови, молчаливый наблюдатель мира, который жаждал порядка, власти и контроля. Он был ещё молод, но в его сердце уже дремал огонь пустоты, готовый разгореться и поглотить всё, что стояло на пути.
И тогда мир впервые почувствовал дыхание печати. Оно шло тихо, но с каждым вздохом становилось ощутимым. Земля дрожала под ногами, словно сама осознавала приближение нового хозяина. Река в долине замерла на мгновение, и вода её, отражавшая свет луны, покрылась тонким слоем пыли, что казалась светящейся в ночи. Леса замерли: листья остановили движение, птицы замолчали, а волки, что бродили по склонам гор, прижались к земле и принюхивались, будто чувствовали чужое дыхание. Каждый зверь, каждый куст, каждый камень ощутил присутствие силы, что не подчиняется никому, кроме того, кто сможет принять её целиком.
