Дрожащее марево над раскаленной землей, разодранной уродливыми трещинами. Чахлые, иссушенные до хруста кустики. Пламенеющее на западе небо, словно степной пожар. Солнце, глядящее грозным багровым оком сквозь пыльные тучи.
Земля содрогается. Жалкие кустики трещат и сминаются под копытами разгоряченного вороного жеребца. Взмах нагайки, искривленный в усмешке рот черноволосого всадника. Он еще очень молод. Кожа смугла, но не обветрена. Копна красивых вьющихся волос. Черная полоска над верхней губой. Гордый прищур темных глаз.
Конь несется от горизонта к горизонту, и не видно конца бешеной скачке… Словно мираж над пустыней, зависли в воздухе полупрозрачные башенки, зубчатые стены… Нет, это не мираж! Копыта звонко стучат по мосту, перекинутому с неба на землю. Стены утрачивают прозрачность, нереальность, каменеют прямо на глазах.
Всадника встречает женщина. Она ему не жена и не невеста. В облике ее – власть, в глазах – прожитые годы. И не мать: в ее чертах нет сходства с лицом прекрасного молодого джигита. Белая, как снег, кожа, неземные фиолетовые глаза, вздернутый нос и яркие красные губы. Длинные черные волосы, как змеи, пригрелись на узкой спине.
Юноша спешивается и падает на одно колено:
– Моя госпожа…
Он трепетно целует край ее фиолетового одеяния, но на дне зрачков – не покорность, а торжество.
– Да, мой мальчик, – голос госпожи одновременно резок и тягуч, как ликер из абрикосовых косточек. – Сегодня твой день. Вот это я берегла для тебя.
В ее руках появляется фиолетовый сверток. Юноша благоговейно принимает дар…
Это сон. Только сон. Не так ли?
Один и тот же сон снится в разное время разным людям.
И богам.
Загородный домик расположился вдали от шоссе, наособицу от коттеджного поселка, за перелеском, кажущимся в ночи черным пятном. У ворот не переговаривались охранники, не брехали собаки, лишь цикады звенели в высокой траве по обочинам узкой грунтовой дороги, выходящей из ворот и петляющей, словно стараясь запутать следы, прежде чем добраться до шоссе.
В окне второго этажа показалась детская мордашка. Окно открылось, и ребенок, стараясь производить как можно меньше шума, выбрался на подоконник. Обаятельный мальчишка, курносый и белобрысый, с проказливой хитринкой в глазах. На вид ему было лет шесть. Он, довольный, свесил с подоконника ноги и принялся ими болтать, ковыряя пальцем в носу.
Спать Виталику не хотелось. Не любил он этого. Лет пятнадцать назад он был не дурак поспать, дрых даже днем после обеда – но это было давно. Его очень обнадеживало папино обещание, что через сотню-другую лет он вообще перестанет нуждаться в сне. Это было бы здорово. Ведь ночью, особенно в этом мире, можно заниматься массой интересных вещей. Глазеть в телескоп на Луну – а здесь она совсем не такая, как в Хешширамане, не гладкая и скучная, а рельефная, со впадинами и горками, и у нее всегда разное настроение – не угадаешь! – и разные оттенки. Плавать в темной ночной речке наперегонки с рыбами, ощущая на коже холодные струи подводных течений, пока мама не видит и не беспокоится: сама плавать не умеет, вот и боится впустую за сына. Прокрадываться в коттеджный поселок и играть в привидение, пугая охрану и жителей – без всякой цели, просто потому, что это весело и забавно. А еще… Он выбросил вперед указательный пальчик, и с него слетела быстрая тоненькая молния. Крохотный комариный трупик упал на крышу маминого джипа.