Некоторые рассказы придумываются слёту и так же быстро пишутся. А некоторые вызревают ни много ни мало – годами. Нет, я не преувеличиваю. Это происходит очень медленно и очень долго. Сперва появляется название – просто несколько странных слов. Потом они обрастают образами, зыбкими и неясными. Потом образы складываются в картинку, картинки выстраиваются в историю, а история снова возвращается к словам. И вот тогда понимаешь, что она, история, уже готова, её надо только записать.
Но это только так кажется.
Когда три года назад в моей голове сами собой возникла фраза «Собака моего врага», я думала о фантастике, о пустынном пляже, об усталом старом человеке, идущем по серому песку, и о собаке, чёрном добермане, который бежит по клокочущей белой пене… А потом однажды у меня выдался непростой вечер. Я была огорчена, я была зла, но я знала, что поступила правильно в тот день. И тогда я села и написала рассказ. От первоначальных картинок не осталось ничего. Совсем ничего. Но в нём есть я. Не в героях, не в мире, не в сюжете, даже не в чувствах – но в нём. Просто там, внутри. И, думаю, ради этого стоило ждать так долго.
Это самый злой, самый спорный и самый любимый мой рассказ.
Десять шагов, отделявшие ворота от дверей дома, дались ему так трудно, как никогда не давались мили. Последние ярды Трой прохромал, волоча немеющую ногу за собой и с трудом удерживая вой, рвущийся сквозь стиснутые зубы. Кровь из разрубленного бедра била по пальцам, судорожно сжимавшим рану. Кровь эта была горячая, живая, и орошала кожу так же приятно, как кровь Вонгерда минуту назад. Трою нестерпимо хотелось обернуться и посмотреть на тело, распростёртое посреди двора, но он знал, что любое промедление сейчас может стоить ему жизни. К тому же, пройдя первые пять шагов, он не мог уже думать ни о чём, кроме этой проклятой двери.
Когда она наконец подалась под его натиском, он впервые за последние месяцы ощутил глубокое ноющее облегчение. Громко вздохнув то ли от боли, то ли от радости, Трой повалился на скамью у входа. Грохнул мечом об пол, сорвал пояс, туго обхватил им бедро повыше разреза, затянул зубами – руки мелко тряслись. Тугая струя, бьющая из раны, тут же опала, превратилась в тягучий тёмный ручеёк. Было тихо, только надрывалась лаем цепная собака во дворе, да капли крови стучали о дощатый пол.
Трой поднял голову, огляделся в поисках чистой ткани, чтобы сделать перевязку, увидел женщину, неподвижно стоящую в углу, перевёл взгляд дальше и остановил его на скатерти, покрывавшей обеденный стол. На нём сладко дымилась каша – ещё четверть часа назад Вонгерд собирался пообедать. Трой поднялся, придерживаясь за стену, поковылял вперёд, сильно припадая на здоровую ногу. Раненой он уже не чувствовал вовсе, даже боль отпустила. Оказавшись у стола, Трой схватил скатерть одной рукой, дёрнул на себя. Миски, ложки, чашки со стуком полетели вниз. Трой сел на пол и принялся рвать скатерть на длинные узкие полосы.
