Сосед Еремей или Ерёма, как называли его приятели, все свободное время гонял на мотоцикле. Летал, как угорелый, нередко крепко поднабравшись. Иногда брал и меня, которому в ту пору было двенадцать. На полицию он плевать хотел, да и до всего остального Ерёме тоже было до лампочки. Ему уже было под тридцатку, работал он в какой-то конторе по ремонту домашней электротехники, по воскресеньям пропадал на рыбалке. Одним словом мудак-мудаком, таких, как он, в Самаре было видимо-невидимо. Взял он меня однажды на рыбалку, разогнал свою тарахтелку до предела и где-то между телецентром и постаментом с самолетом мы вылетели на обочину, наскочили на камень, крепко подлетели, перевернулись. Кончилось все дерьмово: Ерёму отправили прямым ходом в морг, меня же в больницу. Провалялся я там пару месяцев. Вышел хромым.
Спустя несколько лет стал я ещё тем красавцем – нос длинный, тонкий, на кончике чуть вздернутый, когда стоял, пальцы рук доставали до колен, к тому же хромоногий. Некоторые девчонки то ли по доброте, то ли из сочувствия говорили, что у меня красивые большие глаза, да и губы что надо. Если честно, я недолго горевал по своей наказистости, очень быстро освоился с хромотой, а на мой нос вообще внимания не обращал. Да и не имело все это особого значения в жизни. Были девчонки, которые охотно встречались со мной и не только встречались.
Моя мать, как мне рассказывал отец, умерла, когда мне исполнилось четыре года. Я её плохо помнил. Отец работал сварщиком, жил с какой-то плюгавой бабенкой, на меня смотрел, как на неизвестно откуда взявшегося пацаненка. Когда мне исполнилось шестнадцать, папаня расстался со своей сожительницей и женился, по настоящему женился, на молоденькой симпатичной аптекарше. У той, как оказалось, были приличные бабки, звали её Любовь Петровна – очень приличная женщина и добрая. Купили они большую трехкомнатную квартиру в только что отстроенном доме в старом районе Самары. Примерно в ту пору я решил завязать свои дела со школой, хотя учился совсем неплохо, не стал препираться с отцом и уехал в Тольятти, куда меня звал Толя Новосельцев, с которым мы учились в одной школе. Он был тремя годами старше и уже как год работал с мужичками в автомастерской. Не то чтоб я был каким-то умельцем по части машин, но кое в чем варил и не жаловался на свои длиннющие лапы.
Не помню точно с какого времени, может быть, даже ещё до школы у меня появились какие-то выверты, правда замечать их я стал много позже. Вряд ли это было связано с моей внешностью, с хромотой – тут были какие-то другие причины. Да и не дразнили меня в школе, случалось что-то на улице или на транспорте, но это не в счет. Драться я не любил, хотя несколько раз влез в это дело. В школе Славка Голубничий поставил мне фингал, я же вышиб ему зуб и крепко саданул ногой ему в брюхо. Мать Славки обратилась в полицию, но ничего не было. Вскоре после этого зимой какой-то хмырь в трамвае протиснулся ко мне с паскудной улыбочкой, взял двумя пальцами меня за кончик носа и вякнул:
