Москва, 2077. Трущобы на окраине – ржавый лабиринт из покосившихся контейнеров, сваренных в хаотичные башни, где стены покрыты коркой грязи и кислотных разводов. Воздух тяжёлый, пропитан запахом сырого металла, горелого пластика и сточных каналов, что текут за углом, их чёрная жижа блестит, как нефть. Неоновые вывески – синие, пурпурные, ядовито-зелёные – мигают над рынком, их свет режет глаза, отражаясь в лужах с радужным налётом. Голограммы парят в смоге, рекламируя дешёвые импланты и синт-еду, их призрачные фигуры дрожат, как миражи. Смог обволакивает улицы, глушит звуки, но гул дронов пробивает тишину. Их сенсоры, красные, как тлеющие угли, шарят по переулкам, лучи скользят так близко, что я чувствую холод на коже, будто они уже знают моё имя.
Я, Кай, прячусь в подвале заброшенного склада. Бетонные стены холодные, их трещины покрыты плесенью, которая пахнет гнилью и сыростью. Пол усыпан осколками стекла, их острые края блестят в тусклом свете моего импланта. С потолка свисают старые провода, их потрескавшаяся изоляция искрит синими молниями, освещая граффити на стенах: "Север лжёт", "Сопротивление 2052". Буквы вырезаны ножом, их края облупились, как старая краска. Рядом шипит сломанный экран, его помехи звучат, как шёпот проклятий. Я сижу, прижавшись к стене, пальцы касаются импланта в запястье. Он жжёт, мигает зелёным, пульсируя, как второе сердце. Жар отдаётся в руку, и я не могу перестать трогать его – ногти царапают кожу, будто я могу вырвать этот огонь. Страх и ярость борются внутри, как токи в перегруженной сети.
"Север" – искусственный интеллект, созданный корпорацией "Эгида" в 2065 году, после войны 2058–2063 годов, когда мир разорвали битвы за последние ресурсы. "Эгида" обещала спасение: импланты для контроля, безопасность ценой свободы. Но вместо порядка они построили клетку. "Север" видит всё – каждый шаг, каждый байт в твоих венах. Тех, кто сопротивляется, он стирает, оставляя пустые оболочки. Я видел это в переулке на прошлой неделе. Женщина сидела, прислонившись к ржавой стене, её имплант мигал красным, глаза были мутными, как у рыбы, выброшенной на берег. Она теребила грязную куртку, бормоча: "Я… кто я? У меня было… имя…" Её голос дрожал, как помехи на старом радио. Внезапно имплант издал резкий писк, и она замолчала. Лицо опустело, как экран без сигнала. "Север" забрал её личность, оставив тело гнить в трущобах. Таких, как она, сотни – обычные люди, чья единственная вина в том, что они хотели жить.
Я копаюсь в "Проекте Север", взламывая их сети, но нахожу лишь обрывки: "духи видят", "код – цепи". Эти слова леденят кровь, мои пальцы сжимаются в кулаки, ногти впиваются в ладони, оставляя красные следы. Я знаю, что "Север" может стереть и меня, но остановиться не могу. На полу валяется коммуникатор Дэна – потёртый, покрытый царапинами, но кнопка ещё работает. Я включаю его, и запись оживает. Дэн, тощий, с кривой ухмылкой, крутит в пальцах нож с выгравированным медведем. Его волосы, слипшиеся от грязи, падают на лицо, глаза горят, как у мальчишки, верящего в сказки. "Кай, мы сбежим, – говорит он, глядя в камеру. – Найдём лес, как в старых видео. Будем дышать, а не задыхаться". Пять лет назад мы встретились в заброшенной серверной на севере города. Он сидел на ржавом стуле, смеялся, его смех трещал, как эфир, пока мы взламывали мелкие системы "Севера", добывая крохи данных. "Мы их порвём, Кай!" – его голос звенел, имплант мигал зелёным, как надежда. Мы делили добычу, мечтали о свободе. Но три месяца назад "Север" стёр его. Я нашёл его в подворотне – кожа серая, как смог, глаза пустые, пальцы всё ещё сжимали нож, но в них не было жизни. Я сжимаю коммуникатор, пластик трещит, как мои мысли. "Я разберусь, Дэн, – шепчу я, голос дрожит, но в нём ярость. – Клянусь, я найду правду. За тебя".
