Вековой сумрак царил под сводами леса. Здесь, в самой его седой глубине, куда даже в полдень не пробивался солнечный луч, воздух был густым и тяжелым, пах мхом, прелой листвой и предвечной тишиной. Звенящую тишину нарушали лишь треск жертвенного огня да шепот старческих губ, сухих, как осенний лист.
Древний волхв стоял на коленях перед громадным, поросшим лишайником валуном – священным камнем, что видел смену сотен поколений. Его седая, спутанная борода почти касалась влажной земли, а в глубоко запавших глазах не было возраста – лишь мудрость и усталость мира. Рука, похожая на корень старого дуба, крепко сжимала рукоять обсидианового ножа. У подножия камня, в выдолбленной чаше, дымилась свежая кровь черного петуха – дар гневным духам, требовавшим плату за свои тайны. Рядом стоял глиняный горшок с медом и плошка с молоком – подношение тем, кто был добрее.
Волхв бормотал древние слова, обращаясь не к богам на небесах, а к тем, кто жил в земле, воде и шелесте листвы. Он просил показать, что ждет их земли, задыхающиеся под тяжестью хазарского ярма и собственной разобщенности.
Дым от костра, в который он бросил пучок сухого вереска и воронье перо, не пошел к небу. Он заклубился, извиваясь, словно живой змей, и начал сплетаться в образы прямо перед лицом старца.
Сперва он увидел огонь. Не согревающий пламя очага, а яростное, всепожирающее пламя, что лизало деревянные стены селений и отражалось в глазах, полных ужаса. За огнем хлынула кровь. Она текла реками по полям сражений, обагряя мечи воинов и землю, которую они пытались защитить. Мир, каким его знал волхв, тонул в боли и страдании.
Но вот из кровавого марева выступила фигура. Юноша. Высокий, широкоплечий, с волосами цвета спелой ржи. Но не это поразило волхва. Его глаза. Они горели неукротимым, холодным пламенем, как у волка, готового к смертельной схватке. В них не было страха – лишь стальная решимость и голод. Голод не по еде, а по свободе.
Видение сменилось. Волхв увидел, как этот юноша ведет за собой людей – сначала горстку отчаянных смельчаков, потом сотни, тысячи… Они шли на север, в непроходимую глушь, где не ступала нога хазарского сборщика дани. И там, среди дремучего леса, на берегу великой реки, они рубили деревья. Из непокорства и надежды росли стены города. Города, рожденного не по воле князя, а вопреки всему миру.
А затем волхв увидел то, что заставило его старое сердце замереть. Над головой юноши-волка поочередно вспыхнули три короны. Но это были не венцы из золота и самоцветов.
Первая была сплетена из терний и дорожной пыли – корона изгнанника, заплатившего за свой путь лишениями.
