Впервые Инна Игнатова встретилась с собой, когда ей было то ли пять, то ли шесть лет. Может быть, и четыре, точно она не помнила. Дело в том, что это произошло летом. На лето мама Инны всегда отправляла ее с тетей на дачу далеко на Карельский перешеек, почти у самой финской границы, в край клюквенных болот, маленьких озер с торфяной водой, от которой кожа купальщиков покрывалась скользким налетом («Это очень полезно», – говорила тетя), в край тонких кривых берез, сосен и елей, каждая из которых смотрелась королевой. Если ель росла на солнечном месте – на краю дороги или на невысоком холме, то у ног ее кишела куча «деток» – молоденьких елочек, с нежно-колкой хвоей. «Ни одна не вырастет, – говорила тетя. – Задушат друг друга, вот увидишь». Но увидеть Инна не успела бы при всем желании. Человеческой жизни на это не хватило бы.
Тетя, а с ней и Инна приезжали на дачу в начале июня, когда в доме пахло затхлостью и сыростью, а в лесу – обманно грибами, когда было еще холодно и по утрам случались заморозки. Потом был июль – месяц знойный («Наконец-то косточки распарит», – говорила тетя), месяц купаний и созревшей в саду малины, месяц страшных гроз и приятной прохлады, свежего острого запаха после дождя. Потом начинался август – месяц первых желтых, уставших от зноя листьев, месяц походов за грибами в лес и на болото за клюквой, месяц долгих скучных дождей, высокого ясного неба, ставшего как-то насыщенней и синей, чем в начале лета, потерявшего мягкую наивную голубизну. И также – месяц высокого черного неба с мириадами холодных звездных глаз.
Потом в один прекрасный день тетя собирала чемоданы, закрывала ставни, запирала дом, и они с Инной шли на автобусную остановку, долго тряслись в автобусе, а потом Инна вставала у косяка двери, мама измеряла ей рост, а девочка удивленно и испуганно смотрела на вещи в доме: вроде не изменились, а все-таки какие-то другие.
Год для нее был похож на восьмерку и делился на две окружности: в первую большую попадали детский сад, потом школа, потом институт, потом работа. Во второй, маленькой, царило бесконечное лето: медленно взбиралось к июлю и оттуда стремительно падало в август. Потом Инна, описав большую окружность от сентября до мая, вновь оказывалась в начале июня на сырой и отвыкшей за зиму от людей даче, шептала: «Ну что ты, видишь же, мы приехали», и все повторялось сначала.
* * *
Встреча, которая запомнилась ей на всю жизнь, произошла в августе. Инна играла в песочнице у ворот тетиного дома, возила кораблик по бурному морю песка, ловила рыбу и сдавала ее с рук на руки кукольному семейству, которое варило уху. Было уже прохладно, и на Инне была надета любимая вязаная кофточка с желтыми, прозрачными, похожими на леденцы пуговицами. Когда ей надоедало играть в рыбачку, она слезала с песчаной кучи и уходила к забору, где в тени была россыпь черничных кустов. Ягоды уже созрели, и Инна с удовольствием набивала ими рот, не забывала принести несколько ягод, чтобы угостить кукол, отчего их лица быстро покрылись синими пятнами, словно они в отсутствие Инны надавали друг другу тумаков.
