Глава 1. Ностальгия как улика
Дом быта всегда был для меня не магазином, а местом, где можно потеряться во времени. В детстве казалось, что это целый город в миниатюре: четыре этажа с лестницами, где каждый уголок пах по-своему – на первом был сладковатый запах журналов и дешёвой полиграфии, на втором – крепкий аммиак из парикмахерской и пыль от джинсовых стеллажей, на третьем – гул телевизоров и картриджи с «Сегой», на четвёртом – непонятная тишина. Это здание было одновременно уродливым и уютным. Серая плитка на фасаде осыпалась, витрины трескались, но мне всегда казалось, что Дом быта живёт дольше любого торгового центра. Он стоял, как застывший памятник, и в его стенах я видел все версии самого себя: мальчика с карточками «черепашек-ниндзя», подростка, покупающего диски с роком, студента, который возвращается в город лишь на пару недель и каждый раз ищет в этом здании призрак прошлого.
Теперь я снова стоял у его дверей. Был октябрь, вечер. Ветер гнал сухие листья по пустой площади, туман размывал фонари, и Дом быта светился тусклым светом, как старое кино. Снаружи он выглядел почти живым, но внутри – всегда как декорация к забытому фильму.
Я вошёл. На первом этаже встретил меня тот же «Магнит», где пахло резаным пластиком и хлебом в пакетах. Я помню, что раньше здесь был огромный магазин журналов: «Наука и жизнь» соседствовала с «Мистикой», а «История России в лицах» – с комиксами про супергероев. В детстве я мог часами рассматривать их, но почти никогда не покупал: выбор между Наполеоном и пришельцами с Юпитера всегда казался неразрешимым.
Я прошёл мимо кассы и начал подниматься выше. На втором этаже ещё держалась парикмахерская – те же кресла с облезлой красной кожей, тот же запах дешёвого лосьона. Когда-то здесь мне впервые постригли виски «под футболиста», и я гордо смотрелся в мутное зеркало, веря, что стал похож на Роббена. Теперь парикмахер сидел в телефоне и даже не поднял глаз.
Третий этаж оказался самым мёртвым. Там были магазины одежды – одинаковые куртки, одинаковые кроссовки. Казалось, что каждый павильон – это копия соседнего, и если бы я зашёл в любой из них, то всё равно вышел бы в тот же коридор. Я почувствовал лёгкое головокружение – будто здание само по себе было петлёй.
Но главное было на четвёртом.
Туда почти никто не поднимался. В моём детстве этот этаж был похож на запретный город: там жили часовщики, фотографы, странные мастерские, где пахло железом, плёнкой, пылью. Я помню, как поднимался туда с другом – мы смеялись, что мастера похожи на героев фантастики. Мы называли их Стругацкими: два одинаковых мужчины в круглых очках, с одинаковыми лицами и одинаковыми жестами. Они чинили часы, паяли детали, и всегда звучала музыка из радио с помехами.
