Бледное небо слабо желтело на востоке – там, где обозначилась шоколадно-коричневая, низкая земля Палестины. Море было еще темно-маслянистое, таинственное. Только за кормой сверкали бесчисленными пузырями легкие убегающие струи. В жемчужно-прозрачном свете раннего утра море катило к незнакомой земле низкие, еле заметные волночки.
Пожилой монах из России вглядывался в берег Палестины, стараясь рассмотреть пляжи, домики, невнятные серые деревья. Палестину он знал только по описаниям и книгам. А теперь в этой стране ему предстояло дожить все, что отпущено.
– Не беспокойтесь, не первый раз возим, к самому монастырю доставим!
Это, конечно, был Васенька: самый молодой матрос. Наверное, не было у Васеньки отца или это на корабле сильно не хватало ему компании мужчины постарше, но факт: всю дорогу вел он с пожилым, солидным монахом долгие «умные» беседы – и о божественном, и просто о жизни.
– Ну мы понятно… А вам что в такое время не спится? Сошли бы с борта, когда уже совсем день…
– В такое время, Васенька, еще летают сны-мучители над грешными людьми и ангелы-хранители беседуют с детьми. Самое время делать дела, пока людей нет; а когда все проснутся – монаху пора уже быть в монастыре, не в миру…
Пока говорили, солнце выкатилось из-за земли: по-южному быстро, легко, заливая серо-жемчужное мерцающее небо ровной голубой и тоже прозрачной глазурью. Мир словно вспыхнул: море стало сияюще-синим, серые пляжи – золотыми, домики – белыми. На фоне темно-зеленых кипарисов, серебристо-зеленых олив задумчиво курились, двигались полосы тумана. Мотор стукнул в последний раз, замолчал. Ни ветерка, ни звука: только булькала вода за бортом, да зашипел песок, в который уперся нос катера.
Прибоя не было… так, легкое дыхание моря, легкие низкие волночки. Плеск моря казался слышнее голосов.
– Кипр видели?
Это опять кричал матрос Вася.
– Вы же мне еще в море показывали!
– То в море… А вон видите? Такая коричневая глыба…
Монах напряг зрение… Нет, глыбы не было… Разве что странная коричневая полоска, как мазок на ясной сини моря.
– Это и есть?
– Оно самое!
Падал на песок трап, говорили матросы, метрах в ста у шаланды перекликались ранние местные рыбаки. Странно, но все равно было тихо; в свете раннего-раннего утра как будто растаяли все звуки.
Кто не видел утренней Кореи,
Тот не знает вечной тишины.
Нам не слышны ваши батареи,
Нам не слышен грубый рык войны.
Сколько ваши пушки ни старались,
Наши уши были как во сне.
Ваши брань и крики затерялись
В утренней, великой тишине.
Стихи были не монаха, и он порой об этом жалел. Господь судил ему борьбу со многими своими грехами, одним из них порой бывала зависть: почему не он придумал что-то хорошее?!
