Привокзальная площадь напоминала вязкое болото, застывшее во времени. Люди, словно погруженные в густой сироп летаргии, текли по ней с неторопливостью тектонических плит. Моя спешка казалась здесь чем-то неприличным, почти вульгарным, нарушающим вселенскую гармонию.
– Простите великодушно, – мой голос, подслащенный до приторности, был обращен к матроне, что превратила центр пешеходного потока в свой личный наблюдательный пункт. Она застыла, словно бронзовый памятник самой себе, и созерцала горизонт с таким видом, будто ждала явления мессии, а не пригородного автобуса. Моя попытка прорваться к входу разбилась о её монументальную невозмутимость.
– Пардон, мадам… – прошипела я, огибая следующую фигуру в этом балете сомнамбул. Юная дева, сросшаяся со своим смартфоном, плыла по асфальту с грацией ленивца, познавшего дзен. В мерцающем экране, должно быть, разворачивалась драма поважнее моей скромной трагедии: неумолимо таяли последние минуты до отправления. Мне хотелось закричать, встряхнуть их, спросить, неужели они глухи к отчаянному тиканью моего внутреннего хронометра? Но я была лишь суетливым муравьем на съезде черепах-философов, и моя паника никого не волновала.
Последний рывок сквозь лабиринт досмотра и турникетов ощущался как борьба с невидимым течением, которое не хотело меня отпускать. Ступенька автобуса стала Рубиконом. Едва я рухнула в кресло и сдала вещи в багажное чрево, мир замер.
Я откинулась на спинку, прикрыв глаза. Дыхание, прежде сбитое и рваное, начало обретать ритм – глубокий вдох, медленный выдох. Вокруг воцарилась тишина, которую я так жаждала. Впереди были две недели благословенного одиночества, две недели, чтобы услышать себя.
Водитель, безликий жрец этого ритуала, занял свое место. Двери с шипением отсекли меня от прошлого, от суеты, от всего, что я оставляла позади. Ремень безопасности щелкнул, словно замок, запирающий меня в новой реальности. За окном на город опускались сумерки. Фонари зажигались один за другим, превращая знакомые здания в силуэты призрачных дворцов. Наш автобус, словно уставший зверь, медленно полз сквозь артерии засыпающего мегаполиса.
И чем дальше в сгущающуюся тьму мы уезжали, тем отчетливее по позвоночнику бежал холодок. Это был не страх и не волнение. Это было тихое, глубинное осознание неотвратимости. Словно не я выбрала этот отпуск, а некая сила вела меня по заранее прочерченному маршруту. Это было не просто бегство от рутины. Это был исход.
Я усмехнулась собственным пафосным мыслям, пытаясь отогнать их, но уже не могла. Что-то сдвинулось, какая-то невидимая нить натянулась. Я перестала бороться с этим чувством и позволила сну, похожему на тихое, темное течение, унести меня прочь.
