Когда ты говоришь мне, что умер – то я не верю, потому что мёртвые не приходят средь бела дня. Они не прикладывают усилий, чтобы пронизать тебя свойским разговором о душе, а потом вспорхнуть, и как бы, притрагиваясь к прошлому – произвести всё новое и новое впечатление. Ты также замер в моём мозгу, чтобы прожить сегодня немного больше, чем можно прождать свою вечность в постмодернизме, а потом прослыть трогательным и сущим автором всей этой современности. Как будто и не было до тебя никого более терпимого и зрелого, а также не проходило внутри Чайного дерева, которое может обдать такой целебной полнотой в своём существе природного смысла. Оно существует сегодня между нами и ты не хочешь мне рассказывать о всей полноте серых дней. Ты просто лжёшь для этого, всматриваясь в небо, как будто оно стало уже на другой планете или заставило тебя поверить в несуществующие миры, где мы можем быть такими же мелкими и абстрактными фигурками времени. Как в шахматах или в другой ролевой игре, что не отнимет твоего сиюминутного времени, но и не смоет гротескного существования напротив сущности будущего. Когда бы знал эту сущность или был ей, но милая гостья превратилась в скелет и торжественно не хочет теперь ублажать тебя своими белыми костями мудрости.
Ты топчешься на преддверии бытия Сатурна и лжёшь своим прежним врагам, а они поглядывают не в твою сторону, чтобы припомнить обоюдное решение, в котором ты забыл свою самую главную роль в жизни. Быть может, она была актёрская или сложила пуд совести, направив твой верх эгоизма прямо на другую сторону планеты. Но всё же ты видишь и это опустошённое бытие, когда оно становится уже постмодернизмом. В таких же маленьких человеческих отношениях, соскальзывая в пустоту несовместимого ужаса прикосновения бытия лжи и глаз, которые ты видел в прошлом. Там они знали своё психоделическое зерно времени и тешили сквозной вход в другую параллельную реальность, но такую же незабываемую, чтобы не усложнять твой род иллюзий впереди самого себя. Когда я говорю тебе, что влюбилась или тешила свой мир на правильной половине частицы сердца – ты видишь уже космос не таким мрачным и трогаешь его руками нежности уже наоборот. В поэтической прелюдии или в слепом отражении свободы человеческого естества, как будто бы с тобой говорит всё то же время классики и не может больше утверждать, что ты попал в неблагоприятную клетку причитания мира. А мирское уже – не твоё, просто Париж стал маленьким, а Вашингтон уже не вдохновляет, но кроет матами, чтобы усложнить предрассудок бытия на другой части планеты Земля.
