Илина всегда знала, что с ней что-то не так. Не в том смысле, в котором «не так» бывает с людьми, которые родились с шестым пальцем или косоглазием. Её неправильность была тише, глубже, как трещина в фундаменте дома, которую не видно, пока дом не начнёт оседать.
Это началось в ту ночь, когда ей было шесть лет.
Отец тогда ещё был жив – большой, грубый мужчина, который пах табаком и кожей, и который никогда не улыбался, но иногда, очень редко, клал тяжёлую руку ей на макушку, и это было его способом сказать, что он её любит. В ту ночь в Тавире, их крошечной деревне на краю Лиурии, началась гроза. Не обычная гроза – та, что приходит с дождём и уходит с рассветом, – а страшная, древняя, как будто само небо раскололось и из трещины полилась ярость.
Мать зажгла свечи во всех углах дома. Отец закрыл ставни так плотно, что казалось, будто дом готовится к осаде. А Илина лежала в своей постели и слушала, как гром разговаривает с землёй на языке, которого она не понимала, но каким-то образом чувствовала.
Потом свечи погасли. Все разом, как по команде.
Темнота упала на дом, как тяжёлое одеяло. Илина услышала, как мать ахнула, как отец выругался вполголоса. Она слышала их движения – осторожные, неуверенные, движения людей, которые внезапно ослепли.
Но Илина не ослепла.
Она закрыла глаза – не знала почему, просто инстинкт, – и увидела. Увидела комнату так ясно, как будто свечи всё ещё горели. Нет, не так. Она видела по-другому. Видела контуры, линии, формы, но не цвета. Видела стены, которые пульсировали слабым серебристым светом, видела мать, стоящую у печи, её силуэт обведённый тонкой белой линией. Видела отца, который шёл к двери, его движения медленные и осторожные в темноте, которую он не мог пронзить.
«Мама, – позвала она тихо, – кремень лежит на полке слева от печи, на третьей доске снизу».
Тишина. Потом шорох. Потом щелчок кремня, и свет снова вернулся в дом.
Мать смотрела на неё долго, её лицо было странным в дрожащем свете новой свечи. Отец ничего не сказал, но Илина видела, как он сжал кулаки, как он отвернулся к окну и долго смотрел в темноту за ставнями.
После той ночи мать стала тише. Она больше не пела песни, которые раньше пела, работая у печи. Отец стал пить больше, чем обычно, и когда пил, он иногда смотрел на Илину так, как будто не знал, кто она такая.
А Илина научилась молчать о том, что видела в темноте.
Прошло одиннадцать лет. Отец умер тихо, однажды ночью, во сне, и его похоронили на краю деревни, там, где земля была каменистой и не годилась для посевов. Мать стала ещё тише, чем была, и теперь её молчание было не напряжённым, а опустошённым, как колодец, из которого выпили всю воду.
