В магазине продавалось всё, что когда-то имело ценность, а ныне не могло привлечь даже любителей винтажа. Это была настоящая лавка старьёвщика и запах соответствующий. Пустые чайные коробки колониальных времён соседствовали с деревянными шкатулками советских кустарей, бумажные шахматы, ватные игрушки, чашки с олимпийскими медвежатами. Одним словом – всякое барахло.
И всё же Боб Савранский любил этот магазин, затерявшийся на Петроградской стороне, и раз в неделю, по вторникам, заходил к Аркадию Михайловичу, владельцу, поговорить. Так приходят к собрату, понимающему тебя с полуслова. Аркадий Михайлович был потрёпан жизнью, стар, рассказывая о былом, повторялся, и всё же помнил имена всех чокнутых фанатиков, готовых искать бриллианты в куче хлама – купить за рубль, продать за миллион. Иных уж нет, но дело их живо. Были ли его воспоминания реальностью или вымыслом, Боб не знал, но слушал с удовольствием, врать не мешал.
Савранский всегда хотел большего. А кто не хочет! Есть такие люди, really? Даже сейчас, когда казалось бы всё пространство исторических артефактов уже перепахано, время от времени появлялись слухи, что кому-то таки повезло. Слухи согревали душу как рождественский глинтвейн.
Он приходил в этот пыльный вертеп, не боясь испачкаться, и часами дышал затхлым, вредным для здоровья, но таким многообещающим воздухом. Глядя на Аркадия Михайловича, он иногда думал, что если ему не повезёт, его ждёт такая же унылая старость. И тогда, быть может, кто-нибудь из молодых вот так же будет скрашивать умным разговором и его беспросветные будни. Боб Савранский был осознанным молодым человеком и, занимаясь в некотором роде благотворительностью в отношении старшего товарища, вкладывал и в своё будущее. Впрочем, ему, конечно, повезёт.
Он даже находил забавным, когда они сидели в открытой подсобке за бархатными занавесками с бахромой, кисточками и пришпиленным ценником – неужели кто-то захочет купить эти поеденные молью пылесборники? – и разговаривали о предметах и людях, настолько далёких от того, что их окружало, что он иногда испытывал ощущение нереальности происходящего.
В тот вторник он припозднился. Отвозил заказчику добытую трудами праведными табакерку, предположительно XVIII век, а, впрочем, кто его знает, может, и новодел. Аркадия Михайловича на привычном месте не оказалось. Редких посетителей тоже не наблюдалось. Савранский потоптался, покашлял.
– Аркадий Михайлович, я пришёл!
Ответа не было. Он прошёл в подсобку, чего без Аркадия Михайловича никогда не делал. За бархатными занавесками было так тихо, а Бобу так неловко, что он было подумал оставить записку и уйти. Не дай бог ещё пропадёт что, потом отвечай.
