1.Поэт себе во вред.
Мёртвая душа – поломанный цветок,
Сколько ж кровью ты истёк?
Как тебя жизнь измотала,
Что искра в тебе сиять перестала?
Истерзанный поэт боялся, что его рифма – это его бред.
Сломал перо,
Разлил чернила.
И всё не то
И стих – его могила.
Ничего из того, что он писал больше на здравый смысл не походило. Он гнался за тем чувством, которое когда-то его оживляло. Чувство вдохновенья вот чего ему не хватало. Он забыл себя и всё писал, писал, пока не понял, что устал, пока не понял, что его записи ни несут в себе не жизни, ни света.
Взглянув на окно, он увидел первые льющиеся от тёмно-красного круга лучи. Один из многих длинных рук солнца коснулся его бледной руки, он наблюдал, как луч освещает кожу бледных, с видными венами, полусогнутых пальцев. Когда последний раз свет разносил своё тепло по его плоти? Он не помнил, когда выходил из своего дома, который мысленно прозвал кельей. Отдёрнув руку подальше от света, взялся снова писать, поддавшись мимолётному сравнительному образу, пришедшему в голову.
В темнице долго жил своей
Пока в конце печальных дней,
Ни попали на кожи мёртвые куски
Божественные солнца лучи.
Отложив всё, он лёг в кровать, чтобы о многом подумать. Бились мысли в голове: быть может ни всё в нём отвердело, ни всё наскучило ему, но проиграл он эту битву размышлений – разум кричал, что ничего, кроме смерти не желал.
Почти ни один человек не думает о смерти, пока она не подошла к нему вплотную, – читал когда-то поэт у Эрих Мария Ремарка. Эта фраза как никогда придавала ему веру в то, что раз он думает о своём исходе – значит, конец близок.
Смерть казалась ему тайной и при том такой запретной, а тайна являлась началом романтики, которая дарит вдохновенье. Тайна, ради которой живут.
Но смерть была прекрасною мечтой,
Лишь в сути роковой,
Но наш поэт року не повиновался
И даже наперекор сделать старался.
И от того к смерти стремился,
Что в жизни во многом провинился.
Жаль, что его плоть не до конца прогнила,
Чтоб отпустить душу, которую томила.
За всем тяжёлым размышленьем он не заметил, как уснул, но его разгорячённое воображенье продолжало рисовать живые образы, размазывая краски по его серой жизни, но сон его прервало лёгкое прикосновение к плечу. Глаза его тяжело открылись, над ним стоял, склонившись, дом-работник, единственный человек, которого ему приходится видеть.
– Уже обед – вы не явились, я решил проверить вас – пояснил работник свой визит. – Вы не ели вчера ничего и выглядите болезненно, я принёс вам воды – он указал на графин на столе. – Мне стоит вызвать доктора? – продолжил он, при этом его голос не выражал беспокойства и в глазах не было ни капли интереса к происходящему. Его вид был едва ли лучше, чем у поэта, но в отличии от него его движения были полны энергии. Иногда ему казалось, что его работник тоже до крайности огорчён этой жизнью и если поэта на этом свете удерживали стихи, то работника удерживал присмотр за ним или мысль, что после смерти поэта ему отойдёт дом и всё оставшееся состояние поэта за то, что тот присматривает за ним.
