Воздух в ЗАТО «Полынь» всегда казался густым – не от смога, а от секретов. Они пропитали бетон хрущевок, вросли в трещины асфальта, висели непроницаемой завесой молчания над унылым парком с вечно неработающим фонтаном. Майор Новиков, ступив на перрон платформы крохотного вокзала, ощутил это мгновенно. Перрон был коротким, как тупик судьбы, выложенным треснувшими бетонными плитами, поросшими упрямым серо-зеленым мхом. Холодный уральский ветер нес не свежесть, а запах тления, страха и едва уловимый, стойкий химический душок, въевшийся в стены зданий еще со времен НИИ. Ветра здесь гуляли особенные – они не пели, а выли в щелях водонапорной башни, невысокой и корявой, как гнилой зуб на фоне низкого, свинцового неба. Его сопровождала новичок – капитан Елена Королева. Ее взгляд биолога-криминалиста сканировал округу с хищной любознательностью, не скрываясь за профессиональной маской стоицизма, как у Новикова. Запах ржавых рельсов смешивался с вездесущей пылью уральских выработок.
Опять это… Опять не наше, – промелькнуло в голове Новикова, пока он ждал встречи. Сколько можно? Каждый раз надеешься – криминал, террор, отравление… а в итоге – чертовщина, которая в отчет не впишешь. И эти глаза… глаза Королевой. Голодные. Она еще не поняла, во что вляпалась. Как я тогда. В памяти всплыло лицо напарника, первого погибшего на «необъяснимом» деле – искаженное ужасом, с синими прожилками под кожей, как мраморный узор.
– Добро пожаловать в Город Снов, капитан, – процедил Новиков, снимая перчатку. – Только сны здесь кошмарные.
Их встретил местный опер, лейтенант Серов, лицо которого напоминало глину – серое, потрескавшееся от бессонницы. Он повез их по пустынным улицам мимо стандартной застройки к окраине, где стояли корпуса бывшего НИИ «Прогресс-Био» – ныне то ли склада, то ли музея собственного забвения. Окна здания были зияющими черными дырами, стекла выбиты, кое-где зияли рваные раны обшивки.
– Третий за неделю, товарищ майор, – голос Серова дребезжал, как старый радиоприемник. – Все – пенсионеры. Все – бывшие сотрудники института. И все… высохли. Будто кто-то выжег из них всю влагу за пару часов. Остается… ломкий слепок. Как обожженная глина. Рассыпается при прикосновении. Местные шепчутся – мор, проклятие, кара за грехи «Прогресса». Врачи в панике, начальник ЗАТО трясется, пытается все замять, но слухи…
В морге городской больницы пахло не формалином, а пеплом и чем-то… металлическим, электрическим, как после грозы. Флуоресцентные лампы горели неровно, мерцая и потрескивая, отбрасывая на стены, выкрашенные когда-то в ядовито-зеленый, а теперь облупившиеся до серости, конвульсирующие тени. Холодильники гудели усталым, надсаженным басом, а под ногами скрипела не пыль, а мельчайшая стеклянная крошка – остатки неудачных экспериментов давно минувших дней, выметаемые сюда годами. Патологоанатом, доктор Арсеньев, трясущимися руками откинул простыню. Тело мужчины лет семидесяти напоминало не человека, а изваяние из терракоты, оставленное под палящим солнцем на века. Кожа – пергамент, натянутый на рельеф костей, лоснящийся странным, восковым блеском. Ни капли жира, ни грамма влаги. Глазницы – черные провалы, в которых застыл последний немой крик.
