Песок хрустел на зубах, как битое стекло. «Фобос», наш верный трудяга-биплан, лежал теперь на дне Тихого океана где-то за стеной джунглей, оставив нам в наследство лишь несколько ящиков с оборудованием и аптечку, выброшенных волнами на этот жёлтый песок, да троих выживших: меня, Евгения, бывшего бортинженера, и двух учёных – молодую, привлекательную, но вечно сосредоточенную Ирину и её руководителя, Максима Сергеевича. Мужчина был на двадцать лет старше нас, и его пронзительный, цепкий взгляд выдавал упрямство, доходившее до одержимости. Эту одержимость я чувствовал ещё до крушения – всё путешествие он проводил у иллюминатора, вглядываясь в бескрайнюю воду с лицом Колумба, близкого к великому открытию. Иногда он бормотал себе под нос что-то про «магнитные бури отца» и «предназначение всей его жизни».
Первые два дня прошли в суете, заглушавшей ужас. Мы собирали дождевую воду в растянутый тент, сбивали палками спелые кокосы. Я, пользуясь навыками, добытыми не в кабинетах, а в гаражах и полевых походах, соорудил навес из обломков обшивки и лиан. Нашёл в кармане непромокаемые спички и развёл костёр, который мы берегли как зеницу ока. Мы ещё строили робкие планы по строительству плота, всматривались в горизонт, но в наших глазах уже читалось не только отчаяние, но и азарт. Мы не просто разбились. Мы нашли его. Тот самый остров, который искали вслепую, ориентируясь на старые, почти истлевшие отчёты и аномальные магнитные бури. Остров, которого нет ни на одной карте. Для Максима Сергеевича это был триумф, кульминация всей жизни – поиски, которые начинал ещё его отец и за которые самого Максима годами высмеивали в научном сообществе. Ирина, его верная сподвижница, сначала тоже относилась к его теориям со скепсисом, пока лично не изучила архивные заметки его отца. С тех пор её холодный, аналитический ум был полностью захвачен загадкой. Казалось, кроме науки, для неё ничего и не существовало; эта экспедиция была для неё единственным известным способом жизни, лекарством от призрака бессмысленности, который преследовал её с детства.
Вечером второго дня мы сидели у костра, делили скудный ужин – немного фруктов и краб, которого мне удалось поймать. Молчание затянулось, и я, чтобы разрядить обстановку, спросил первое, что пришло в голову.
– Ирина, а зачем вам всё это? Ну, в глобальном смысле. Максим Сергеевич – я понимаю, отец, дело жизни. А вы?
