(Сезон Холода, Тонхайр, Лахлайд.)
Каньон казался бесконечным. Черепа, весело постукивая клювами и клыками, роем кружились над ним, мешая двигаться, раскаленный воздух обжигал кожу и легкие, пламенные завесы хватали за руки, пытаясь остановить, и небо, черное и холодное, шептало ему сверху – стой, глупец! Куда несет тебя? Зачем? Что ты думаешь найти в конце Каньона? Спасение? Да они давно уже ждут тебя, разъяренные неудачей преследователи, распаленные жаждой мести, предвкушением победы, почестей, милостей их учителя… Они-то знают, куда он ведет. А ты? Что ты вообще знаешь об этом мире? Мало, очень мало…
Время от времени перед ним всплывало белое, неподвижное лицо Река. Иногда оно оживало, скаля зубы, смеясь, лицо оплывало, превращаясь в гниющую оторванную голову, летевшую вдоль Каньона, затем в веселый черепок, призывно клацающий зубами. Лигур и Линара исполняли в объятиях огня какой-то извращенный танец жадности и страсти, протягивая руки, превращающиеся в крохотные язычки пламени. Он вяло отбивался от них, переходя от отвращения к безразличию, и прекрасное лицо, обрамленное серебряными локонами, прорывалось в крохотный мир его личного ада все реже и реже, пока не исчезло совсем. Он ощутил себя бесконечно одиноким и потерянным, и огненная стена перед глазами стала медленно распадаться на отдельные обрывки. Кельхандар, странно измененный временем, склонялся над ним с выражением бесконечной озабоченности, столь не свойственной его веселому открытому лицу, тонкие зеленоватые руки подземных обитателей обхватывали его тело, производя какие-то странные манипуляции. Призраки Река, Лигура и Линары бродили рядом, рыча и выплевывая ярость, не в силах дотянуться до него, а на бесконечно дорогом лице застыло выражение отчаяния и надежды. Черное бесстрастное небо Каньона все никак не хотело светлеть, время превратилось в одну бесконечную ночь, огненные завесы вспыхивали все реже и реже. Он продирался сквозь них, отчаявшись призвать кэн-ли на помощь, потому что дух древнего искусства умер, выгорел в нем, словно гнилое полено, и лишь старый мастер-Творец, тот самый, что создал Остров, сочувственно шептал слова утешения.
Когда Стихиям Круговорота надоело, наконец, бесноваться вокруг единственного беспомощного человека, они ушли, то ли успокоившись, то ли найдя другую жертву, а он остался наедине с собой, в темноте и одиночестве, окутанный безмятежным и безвременным спокойствием. Призраки больше не тревожили его, ночное небо, так и не улыбнувшееся рассветом, укрыло тяжелым и мягким одеялом, окончательно остановив поток бессвязных мыслей и бредовых образов.
