Город всегда пах гарью и мокрым бетоном. Даже летом. Днем это можно было списать на машины, на заводские трубы, но ночью запах становился тяжелее, плотнее, словно город выдыхал все, что прятал днем.
Кайден привык к этому так же, как привык к гудящим трубам, к облупленной штукатурке в подъезде и к соседям, которые спорят до хрипоты за полночь, а наутро здороваются, будто ничего не было. Привык и к бару «Третий переулок», где он подрабатывал во вторую смену: липкий пол, хриплый джаз из старых колонок и клиенты, у которых в пьяных глазах плескались вечный недосып и пустота.
Он возвращался домой с рассветом. Оставлял его позади и сливался с пустотой квартиры, которую можно было пройти за двадцать шагов от двери до окна. Казалось, его душа была примерно такой же по размеру – что еще можно взять с сироты. Сирота… Слово, которое звенело пустым колоколом в его голове: ни родни, ни прошлого – только имя, которое он едва произносил вслух.
Холодильник вечно пустовал, на столе копились стопки конспектов. Он числился студентом-заочником, но на лекции давно не ходил: смысла не видел. Учеба не кормила, а жизнь требовала рук здесь и сейчас. Да и вообще, учиться, чтобы быть… кем? Кем-то? А надо ли? Или чтобы работать за те же копейки, которые он уже получал без всяких престижных корочек?
И только иногда, когда город выдыхал свой дым и становился особенно тихим, Кайден ловил себя на мысли: а может, все это неправда. Может, его жизнь должна быть другой. Особенной. Но он быстро отстранялся от таких мыслей. Боялся их, потому что именно с них, говорят, и начиналась та самая болезнь… И потому он заваливался на свою раскладушку, разворачивал сандвич, взятый из общего холодильника с работы, и погружался в привычное месиво серых мыслей о собственной ничтожности.
Он думал провести так остаток своей жизни. Если бы только не произошедшее в баре несколькими неделями позже.
Казалось бы, обычная ночь: дешевое пиво, тягучие разговоры за стойкой, споры каких-то студентов о политике и громогласный хохот грузчиков из угла.
Кайден мыл стаканы и вдруг заметил, как между людьми что-то промелькнуло. Он моргнул, и видение исчезло. Должно быть, просто зарябило в глазах. Такое ведь бывает, если работать по ночам, верно? Он хмыкнул и продолжил совершать идеально отточенные механические действия, но спустя секунду все повторилось – тонкие, почти прозрачные нити тянулись от одного человека к другому. Тонкие, словно паутина, и переливающиеся разными цветами. У пары за столиком они светились мягко, золотисто. У пьяного мужика, орущего на девушку, нить была чернильно-грязной, будто натянутый провод, готовый оборваться.
