Леккос сжал губы, стараясь не дрогнуть рукой. Чернильное перо скользнуло по пергаменту, оставляя закорючку вместо ровной линии. «Опять…» – он со вздохом уставился на кляксу. Тело юноши сковывало изнеможение. В Скриптории не было окон и всегда царил полумрак, чтобы солнечные лучи не попадали на драгоценные талмуды, оттого Леккос никогда не знал точно, сколько времени они провели в башне.
Единственными источниками света были лампы, наполненные небольшими золотистыми камнями, что впитывали в себя солнечный свет, а затем излучали его. Огню, разумеется, не было места в царстве древних книг, существующих порой в единственном экземпляре. Обычно света этих минералов хватало на полдня. Сейчас они едва начали тускнеть, а Леккосу казалось, что прошла уже целая вечность…
– Сосредоточься, – голос Тарвина прозвучал мягко, со звенящей знакомой усталостью.
Учитель сидел напротив, его худые пальцы перебирали ветхие страницы и свитки. На запястьях сервита поблескивали три медных браслета. Леккос знал значение каждого: «Свобода чтения», «Право учить», «Обязанность молчать». В отблесках приглушенного света чернела одна и та же гравировка на каждом браслете: «Servio, ergo sum1».
– Если легат увидит, что ты снова дрожишь, он прикажет вырвать ноготь за каждую кляксу, – Тарвин поднял глаза. Его лицо, изрезанное морщинами, напоминало старую карту. – Ты же помнишь историю с Калло?
Леккос помнил. Один из рабов-писарей, допустивший ошибку в отчете о налогах, лишился пальцев не так давно. Нерос назвал это уроком, чтобы после тот внимательнее относился к документам. Учитывая, что Леккосу хозяин уготовил более важную роль, требований к нему было больше. И не оправдывать ожиданий господина Деция было чревато последствиями.
Со вздохом пригладив копну коротких каштановых кудрей, парень провел рукой по лицу, прогоняя навалившуюся сонливость.
– Я не Калло, – проворчал он, снова погружая перо в чернила. – И никогда не буду на его месте.
Тарвин усмехнулся. Леккос внимательно вчитался в строку, которую только что испортил: «Магические народы своими лживыми и тщедушными обещаниями жаждали заполучить могущества большего, чем у них уже было. И только свет Империи уберег ее от тьмы порабощения».
Чернила еще не высохли, и буквы блестели, как свежая кровь, и парень смахнул их, пока поверхность не успела впитать слова, оставив этот несмываемый след, подобный шраму. Он потянулся к оригинальному свитку – потрепанному, с выцветшими витиеватыми рунами – и сравнил. В оригинале было написано: «
