Вселенная всегда любила пошутить. Иногда это выглядело как дождь в самый неподходящий момент, иногда – как солнечное затмение, которое обещали на пять минут, а оно почему-то растянулось на двадцать, и теперь все думают, что апокалипсис отменили по техническим причинам.
Когда в небе появилась спираль, все решили, что это как раз такой случай. Огромная, разноцветная, переливающаяся зелёным и жёлтым, она выглядела как гигантская игрушка, забытая каким-то ребёнком-гигантом. Люди, конечно, отреагировали по привычным сценариям: кто-то фотографировал и постил, кто-то пытался объяснить умными словами вроде «плазменный вихрь» или «световое дифракционное чудо», а кто-то, как всегда, запасся гречкой.
Дни шли, спираль не исчезала. Люди пытались привыкнуть. Оказалось, что к висевшей над головой космической загадке привыкаешь примерно так же, как к соседу с дрелью: сначала бесит, потом пугает, потом перестаёшь замечать – пока он снова не начинает сверлить.
И вот однажды к зелёному и жёлтому добавились фиолетовый и красный. Это выглядело не как «чуть больше красоты», а как «следующая стадия». Если бы спираль была программой, мы бы сказали, что она обновилась. Если бы – человеком, то, скорее всего, ей стало скучно. А если – кем-то ещё, то лучше не знать, кем именно.
Я сделала фото и отправила подруге сообщение: «умрём красиво». Сарказм в наше время был куда надёжнее бронежилета, хотя, как показала практика, от лазеров не спасал.
С этого момента тревога перестала быть разрозненной. Люди начали замечать, что мир вокруг стал вести себя странно. Часы сбивались, сны казались реальнее, чем сами дни, а электричество иногда искрило без причины. Даже метро – самый скучный и предсказуемый способ передвижения, – начало напоминать декорацию для чужого эксперимента.
Метро всегда казалось надёжным. Поезда приходили с привычным опозданием, толпа толкалась с привычной яростью, и даже запах пыли и масла был частью ритуала, который успокаивал: мир ещё стоит.
Но после того как в спирали появились новые цвета – красный и фиолетовый, – подземка изменилась. Нечётко, не сразу, но ощутимо. Поезда стали задерживаться чаще, чем обычно, словно сама система что-то скрывала. Станции казались глубже. Лестницы тянулись вниз так долго, что начинало казаться: ты уже спускаешься не под землю, а в чью-то пасть.
В какой-то момент я поняла, что метро больше не похоже на сеть туннелей. Оно стало этажами. Огромными этажами, уходящими вниз, как небоскрёб наоборот. Логика привычного мира закончилась где-то наверху, а здесь начинался другой порядок.
