Сначала была тишина.
Не та, что давит в уши в бетонном бункере, и не та, что
висит в морозном воздухе над вымершим лесом.
Это была тишина незнания – глухая, как глубинный космос,
где не возникло ещё слово «мы».
В этом мире, давно уже, никто не рождался.
Человеческий вид – или то, что осталось от него —
жил по одиночке.
Они не строили семьи, не искали партнёров, не хранили
память о родителях. Они просто появлялись.
Временами – под куполами, оставленными наукой,
временами – в разломах камня, где затаились зачатки
древних жизней. В местах, где процесс появления
стал самодовлеющим, а память о намерении померкла
в пыли времён.
И каждый, кто появлялся, знал только одно: ты один.
Не в смысле исключительности, а буквально.
В этой цивилизации – если это можно было
назвать цивилизацией – не было вдовцов, потому что
не было супружеств.
Существовали лишь существа, замкнутые
в переживании самих себя внутри одного тела.
Моно.
Так называли их потом, когда появилось кому называть.
Моно были выносливы, адаптивны, экономны.
Они не страдали от любви, не теряли время на привязанности,
не испытывали мук потерь.
Умирали – да, но быстро, без драм.
Никто не плакал над обломками их убежищ.
Их смерть была статистикой.
Их жизнь – биологической функцией.
Мир, в котором они жили, не был ни злым, ни добрым.
Он просто был…
равнодушным.
И однажды это равнодушие было нарушено
появившимся, будто эхо,
из глубины самой ткани бытия, интенсивным ощущением.
Как предгрозовая тяжесть в воздухе.
Как дрожь в груди, не имеющая физической причины.
Как незаполненная пустота.
Это ощущение порождало вопрос, являющийся
основой пути любого сознания:
«Кто я? Откуда пришёл? И куда иду?»