Глава 1. Анатомия Тишины
Тишина, как обнаружил для себя Эррион, имела свою сложную анатомию. Она не была просто отсутствием звука. Она была многослойным существом, состоящим из приглушенных щелчков настенных часов в прихожей, ровного гула процессора в компьютере отца, доносящегося из-за двери кабинета, и далекого, как из другого измерения, смеха с соседней лоджии. Эта тишина была мягким, но неумолимым вакуумом, высасывающим из комнаты все краски и запахи, оставляя лишь блеклые контуры мебели и собственных мыслей.
Эррион лежал на полу, вцепившись взглядом в знакомую трещину на потолке. За годы наблюдений он изучил ее до мельчайших ответвлений. Сегодня она казалась ему особенно глубокой, словно за слоем штукатурки скрывалась не бетонная плита, а вход в иное измерение, где время текло медленнее, а законы физики имели другую, более монументальную природу.
«Эррион, я ушла! Папа на видеоконференции до вечера. Еда в холодильнике, разогрей в микроволновке, три минуты на максимальной, не забудь накрыть крышкой!» – записка от мамы, прилепленная к магнитной доске в виде яблока, была написана тем же деловым, лихорадочным почерком, что и отчеты, над которыми она корпела по ночам. Ее голос, даже запечатленный на клочке бумаги, звучал для него как сигнал тревоги, который нельзя отключить.
Он подошел к окну, и холодное стекло стало еще одной гранью его аквариума. За ним существовал Другой Город. Не тот, что видели все, – не парадный, вылизанный до блеска стеклянно-стальной кокон, а его душа, его изнанка. Дворы-колодцы, заросшие диким виноградом, старинные особняки с облупленной штукатуркой, сквозь которую проступал кирпич, как сквозь кожу – ребра. Арочные переулки, мостовые, выложенные брусчаткой, стертой до бархатистой гладкости миллионами подошв. Это был город, который дышал историей, а не выдыхал углекислый газ прогресса.
Именно туда, в эти каменные легкие, он и направлялся.
Рюкзак был собран с вечера с ритуальной тщательностью: альбом с плотной, шероховатой бумагой, дорогие карандаши разной твердости в жестяной коробке, термос с чаем и два бутерброда, аккуратно завернутые в пергамент. Никаких гаджетов. Оставив телефон на столе, он ощутил странное, щемящее чувство свободы, словно перерезал невидимый канат, удерживающий его у берегов привычного мира.
Улица поглотила его без остатка, как вода – песчинку. Он был невидимкой, призраком, человеком-фантомом. В школе его слова терялись в грохоте перемен, его присутствие не оставляло следа в коллективной памяти класса. Он был идеальным статистом в чужом спектакле. Но здесь, в лабиринте старых улиц, его одиночество преображалось. Оно становилось не недостатком, а инструментом, особой оптикой, позволяющей видеть то, что недоступно суетливому взгляду.
