Майор юстиции Лыткин вошёл в свой кабинет, как обычно, за полчаса до начала рабочего времени. Майору было ровно 45: сухое, симметричное, как зенитный прицел, лицо, глаза цвета холодного осеннего неба, прямой нос, тонкие губы под аккуратными, еловой веточкой, тёмными усами, и короткая стрижка. Общий пафос его лица отличался какой-то естественной серьёзностью и природным выражением подлинного трагизма, словно он уже родился таким.
И если Лыткин не всегда понимал, почему обязательно нужно смеяться над каким-либо анекдотом и не страдал от порицаемого всеми юмористами отсутствия чувства юмора, то и сам, в свою очередь, одним своим взглядом и видом мог легко наложить налёт трагизма на лица каких-нибудь сатириков или просто людей врождённой весёлости нрава.
Опять же, вряд ли Лыткин знал что-либо о специальных диетах или о значении слова «фитнесс», но динамика и очертание его фигуры, телесной конституции происходили, несомненно, от саванного гепарда. Его подтянутость, целесообразная, как у автоматного патрона, кипарисовая стройность не были результатом каких-либо специальных спортивных усилий, – это природа и служба.
Также было похоже, что и в одежде, которая была на нём, он уже появился на свет, и в этом одеянии его и приняла акушерка роддома. Строгой, элегантной и нарядной форме старшего майора НКВД обзавидывался бы любой современный модельер или представитель сексуальных меньшинств.
Фуражка с васильковой соразмерной тульей, малиновым околышем со звездой и лакированной трапецией козырька; удобная гимнастёрка «серый крем» с оригинальными накладными карманами; малиновые же петлицы с красными звёздами старшего майора с золотом по кантику; большие красно-жёлтые звёзды на каждом рукаве и грозным гербом на предплечье; портупея натуральной кожи с тренчиками на поясном и плечевом ремнях и кожаной же кобурой; синие галифе и чёрные офицерские сапоги – таков был наряд майора госбезапасности, в который одело его государство.
Хипстер делает безразличный вид, продолжая косить глазом на конкурента из НКВД. В гневе плюёт вслед майору пострадавший от тоталитаризма. А Джорджио Армани, задумчиво посмотрев на стихийного военного щёголя, достаёт блокнотик, карандаш и начинает рисовать эскиз очередного мирового бренда.
Лыткин подошёл к сейфу, открыл его, достал красивую финку с чёрной эбонитовой ручкой, подаренную ему начальником на сорокапятилетие, сел за стол и принялся внимательно рассматривать холодное оружие. «Какой модерновый дизайн. Вполне могла бы сойти за современное произведение, если бы эту финку не подарил Берия Сталину, когда тот в конце 30-х отдыхал в Абхазии». На основании клинка светилось клеймо – знак НКВД с мечом, серпом и молотом, а во всю его длину выгравирована надпись «Товарищу Сталину от товарища Берии». Достав из ящика стола пачку папирос «Кино», майор вынул из неё папиросу «Беломорканал» и закурил. Сквозь дым, с портрета на стене сзади, на курящего смотрел Дзержинский.
