Зимовка на хуторе Лисья Нора
Был уже поздний вечер, когда в усадьбу Рэфсхолль пришёл гость.
Первым делом залаяли собаки. Сторвальд узнал резкий, напористый голос Лисички, затем – глухое ворчание Чёрного и заливистую брехню молодняка. Усмехнулся в усы: по весне будет славная охота! Но лай оборвался вмиг, как обрывается нить в руках пряхи. Сторвальд не успел насторожиться – раздался стук.
Стук сердца в костяной тесноте груди.
– Это не дикий зверь, – донеслось из тёмного угла за очагом, – но и не человек.
Астрид, мать Сторвальда, беззубая старуха, нечасто подавала голос. Но когда говорила – ошибалась редко.
На пороге заднего покоя молча возникла Герда дочь Люнгви, супруга Сторвальда, молодая лицом, но уже почти полностью седая. В широком шерстяном подоле заворочался сосунок Флоси, сын Эрика и его жены Соль Веснушки, внук Сторвальда бонда.
Стук повторился – негромко, но настойчиво.
Трое сыновей хозяина – крепкие бородатые парни, все в отца – стали по обе стороны от двери, поудобней перехватив топоры и ножи.
– Отворить? – Эрик, первенец и гордость, наклонил рогатину.
– Поглядим, кто пришёл в такую пору, – кивнул Сторвальд.
И вышел к двери – безоружный, бесстрастный.
Эрик открыл, наставил остриё во тьму…
– Славно же встречают путника в этом доме! – насмешливый хриплый голос ворвался в усадьбу с порывом леденящего ветра, бросил лёгкое презрение горстью снежинок в лицо.
– Кто из живых может странствовать в этих краях в канун Йолля? – отразил выпад хозяин. – Выйди на свет и назовись, чужеземец! Эрик, убери своё полено.
Эрик отступил – отцу виднее – но оружия не выпустил.
Скрипнул снег. Странник ступил на порог.
– Можете звать меня Гест сын Мовара.
Человек шёл на лыжах. И, похоже, из самого Нибельхейма, туманного Края Мёртвых. Облепленный белой наморозью, заиндевелый, сжимал он окоченевшими пальцами лыжные палки. Из-за спины виднелся горб: это намело снег на сумку за плечами. Бледное, цвета сыворотки лицо, перечёркнутое шрамом и суровое, синие губы, усы и щетина сверкали инеем. Верно, устал и замёрз как собака, но на ногах держался твёрдо.
Однако более всего Сторвальда встревожил взгляд пришельца. Тёмный, холодный, глубокий. Серо-зелёные глаза не моргали, не щурились на свет, не улыбались, в отличие от губ – тянули в морскую пучину, в промозглую бездну, где нет ни света, ни надежды.
