Ратко лежал лицом вниз, придавленный мамкиным телом. Младший брат Никша лежал рядом и пытался заплакать, но ему было так страшно, что и это у него не вышло. Мамка двумя руками зажимала им рты и жарко шептала прямо в ухо:
– Только не шевелитесь. Ни звука, всеми богами заклинаю. Если обры услышат, конец нам.
Непоседливый Никша, которому едва четыре года минуло, все пытался поднять башку, но мамка придавила его сильнее и зло прошипела:
– Не смотри туда! Не вздумай голову поднять! Замри, как учили.
А вот Ратко, что был на год старше, намного разумнее оказался. Нелегкую науку выживания в этом мире он изучал на целый год больше, чем его маленький брат. Батю убили стрелой в грудь, он успел это увидеть, когда мамка тащила его в лес. А вот почему братец Само застыл как деревянный истукан на капище, Ратко так и не понял. Ведь батя им много раз говорил, что только в лесу спастись можно при аварском набеге. Не любят авары лес, они в степи живут. А братца страшный всадник схватил и поперек седла бросил. Нет теперь с ними братца. Жалко его! И Ратко всплакнул тихонечко, так, чтобы мамка не слышала.
В резких гортанных криках не было злобы, как это ни казалось странным. В них чувствовалось лишь какое-то бесшабашное веселье. Обры чему-то радовались, хотя родовичи рыдали в голос. Видно, не один батя погиб, защищая свои семьи. Раздалась резкая, отрывистая команда, и затрещал камыш, которым были крыты дома словенского рода. Ратко не видел огня, но кожей чуял жар, который шел от того места, где он еще недавно жил со своей семьей. Их дома больше нет, и бати нет, и братца Само тоже… И старой жизни, когда они сидели у каменки, слушая мамкины песни в ожидании лепешки, что пеклась в золе, тоже никогда больше не будет.
Обры давно уже ушли, а они все лежали в густом подлеске не шевелясь. Голых мальчишек стал пробирать вечерний холодок, и мамка, глядя на покрытые гусиной кожей тельца, прижала их к себе сильнее. Она аккуратно, стараясь не шевельнуть даже травинку, сняла с себя рубаху и обернула мальчишек.
– Не шевелитесь, – шептала она. – Обры могли лазутчика оставить. Людоловы – народ коварный. До утра лежать будем.
– Мамка, я писать хочу, – прошептал Никша.
– Писай, какай, что хочешь делай, только замолчи, – еле слышно выдохнула мамка.
Так они пролежали до утра, стуча зубами от холода. Иногда они впадали в забытье, уткнувшись в теплую мамкину грудь, но настоящий сон не шел. А вот мамка и вовсе не сомкнула глаз, напряженно вглядываясь в жуткую безлунную темноту. Филин, заухавший на соседнем дереве, разбудил братьев. Мамка снова зажала им рты, а потом приложила палец к губам.
