Поезд задержали, и когда проводник объявил: «Вестерхайм», уже почти стемнело. Только магазинчик на станции светился розовым, и полосатый знак автобусной остановки мигал всё реже, показывая, что автобус только что отошёл.
Народ медленно разбредался.
Я тоже взял свою сумку и двинулся вслед за группой явно приезжих – две женщины с яркой губной помадой резко жестикулировали, а их спутник, низенький толстячок, заглядывал в планшет и успокоительно лепетал: «Медамен, силенс. Хотель, на? Посада… рапроше…»
Толстяк тяжело вздохнул и обернулся. Я напрягся.
– Вы не знаете, где тут отель? – спросил он на довольно чистом транслингве.
– К сожалению, нет. Подозреваю, что с обратной стороны комплекса есть зал ожидания. Может быть, там…
Тяжело вздохнув и не дослушав, он быстро-быстро закивал мне плешкой и припустил вперёд под чаячий окрик сопровождающих его дам. Несчастный, затурканный человек. Я тоже чувствовал себя несчастным – от голода и одиночества, а пуще того – от зябкости, просачивающейся через сетчатый верх туфель. После вагонной теплоты любое усилие казалось чрезмерным, хотелось быстрее найти какое-нибудь жильё, поесть, принять душ и уже тогда звонить Бессеру.
В темноте светящиеся пятна сливались в одно. Наполовину прикрытое матовым стеклом окно являло чёрную гусеницу багажной ленты, вокруг которой сновали носильщики в синей униформе и пассажиры с открытыми не по погоде плечами. Наверняка они тоже мёрзли. Но в отличие от меня им предстояли отельные радости или встреча с родными. Разговоры и поцелуи. В отличие от меня они не нуждались в контактах с Бюро, чтобы оплатить постель.
Когда я подошёл к автостоянке, от фонаря отделился некто и вытянул шею, вглядываясь мне в лицо. Прямоугольную тень венчала горка – шляпа с узкими полями, как в старых шпионских фильмах. Я опять напрягся. Если было что-то хуже вокзальной сырости, то как раз вот эта многозначительная муть – с переодеваниями, наклеенными усами и неразберихой с билетами.
– Эрих Коллер?
Я кивнул.
– Вы уже взяли багаж?
Я отрицательно мотнул головой.
По шоссе метнулся свет фар и отразился в стёклах очков, впалой щеке и ромбовидном значке «Нойебунда», привинченном прямо через карман. Тогда я сжалился и сказал: