Деревья медленно и с достоинством роняли золотые листья на мраморные ступени, к подножию статуи Поэзии. Поэзия, прекрасная мраморная женщина в хитоне, увенчанная лавровым венком, держала в поднятых руках Лиру, на струнах которой сияло в золотых лучах осеннего солнца человеческое сердце.
Здание Академии возвышалось на холме подобно античному храму, белыми колоннами напоминая афинский Акрополь. Казалось, стоит обернуться назад, и увидишь бескрайнее голубое море, услышишь, как оно тихим шепотом читает гекзаметры прибрежному песку, и в восторге воскликнешь: «Таласса!» Конечно, никакого моря здесь не было, но удаленность этого места от города с его шумными магистралями погружала в другой океан – воздушный.
Свежий осенний ветерок приятно холодил щеки. Ирина поплотнее запахнула на шее легкий сиреневый шарфик. Она пришла, похоже, слишком рано: не слышно было голосов, никто не прогуливался, вдохновенно жестикулируя, по парку, под сенью быстро терявших листву лип. Девушка поднялась по широким мраморным ступеням, но перед дверями остановилась и поймала себя на том, что поворачивается полюбоваться открывающимся видом – это уже стало для нее своего рода ритуалом.
Вид был прекрасен. Вдали рассеивалась утренняя дымка, словно кто-то нетерпеливо протирал запотевшее стекло, и сквозь него проступали силуэты изящных зданий, виадуки скоростных шоссе, высокие шпили аэровокзалов и огромный сияющий серебром купол Всеобщего Храма. Город был по-античному гармоничен и совершенен, пропитан поэзией современности. Покинув его утром, Ирина каждый вечер возвращалась обратно, хотя путь в один конец занимал у нее около часа. Проще было бы жить неподалеку от Академии, в двух симметрично обрамлявших широкую липовую аллею зданиях, где предлагались квартиры профессорам, лекторам и поэтам, но девушка предпочитала шумную городскую жизнь тихой отрешенности Академического Холма.
Ирина повернулась и вошла в Атриум. На нее повеяло ароматным теплом: работали кондиционеры, спрятанные за тяжелыми ткаными занавесями, и от движения воздуха легко шуршали жесткие листья пальм. Девушка вздохнула – никаких шансов встретить Иллариона. Это тоже было ритуалом, «суеверием», как сказали бы предки: если первым человеком, которого она встретит утром в Академии, будет Илларион Серебров, то день сложится радостно. Тишайший внутренний голос робко пытался пояснить, что вся эта радость возникала уже просто оттого, что она слышала бархатный голос, которым он произносил свое приветствие, видела его милую, немного задумчивую улыбку. В темных глазах молодого человека всегда таилась некая отрешенность, а порой мелькала легкая грусть. Такими же были и его стихи – задумчивыми, немного печальными и неземными. Девушки, слушая их, чувствовали, как на глазах выступают слезы.
