«Мы – вечные игрушки
все обновляющихся иллюзий,
бессмысленных и очаровательных».
Ги де Мопассан «Самоубийцы»
Лёгкая тень скользнула за занавеску, на миг приобрела объём, качнулась влево-вправо, раздумывая, в какую сторону податься, и, так и не решив, растворилась, словно её и не было. Лежащему на полу мужчине показалось, что он заметил изящную женскую кисть, мелькнувшую за слегка приподнявшейся портьерой.
Капли пота на лбу несчастного ещё больше подчёркивали надутые вены. Мужчина с трудом провёл рукой по лбу и зачем-то облизнул тыльную сторону ладони.
– Слишком солёное, – едва слышно пробормотал он, и это усилие стоило ему ещё десяти минут жизни.
Воздух, с трудным свистом вырывающийся из лёгких, яркие всполохи в глазах, чередующиеся с темнотой, не оставляли сомнений, что попытка напрячь все органы чувств окажется последней. Но мужчина продолжал маниакально всматриваться в равнодушно застывшие занавески, как будто там находилось его спасение. Сумерки всё больше сгущались, мешая сосредоточиться на деталях.
Пронзительно синий цвет портьер внезапно сменился кровавым. Жуткий цвет ослеплял, терзал почти ослепшие слезящиеся глаза, ненавязчиво на что-то намекая. Но и это прошло, закончилось, как заканчивается всё на свете. Потемнели тяжелые занавески, набухли и замерли. Комната потеряла очертания, и вскоре её наполнил странный, невесть откуда взявшийся туман.
Боли мужчина почти не чувствовал, только тяжесть в области затылка, но дышать становилось всё труднее. Он открыл было рот, чтобы позвать на помощь, но сумел только едва слышно захрипеть.
Тьма вступала в свои права: безжалостная и суровая, обещанная каждому с рождения. Тьма, в которой уже никогда не наступит утро, не щелкнет выключатель, чтобы впустить в жилище легкомысленный свет. Пред ней, Владычицей, склонятся даже Великие. Её не развеять не любопытной Луне, не всепобеждающему Солнцу. Только Тьме позволено сказать последнее «прощай» уходящим. Только она вольна наказывать или помиловать.
– Не сегодня, – умоляюще прошептал мужчина.
Тьма нехотя приблизилась и пожала плечами, пристально рассматривая заострившиеся черты лица умирающего. Ей ещё не приходилось делать исключений. Пожалуй, она могла бы. Каждый раз уходящие молили её об этом. Только зачем? Есть ли смысл продлевать агонию ради жалких двух-трёх десятков лет? Короткий, ничего не значащий миг по сравнению с вечностью.
Смешные до тошноты люди пытались объяснить Тьме, что не доделали важные дела, не признались в очередных глупостях близким, в последний раз не поцеловали любимых. Всё это перестанет иметь значение меньше чем в ближайшие сто лет: чего же зря огород городить?
