Лондон, 1821
– Приведи его в чувство, – велел Джеймс.
Суровый моряк быстро поднял деревянное ведро, которое держал в руках, и выплеснул содержимое в лицо мужчины, безвольно повисшего перед ними на цепях.
Вода хлестнула пленника, и он пришёл в себя, кашляя и хватая ртом воздух.
Даже мокрый, избитый и закованный, Маркус держался с благородством, словно доблестный рыцарь на выцветшем гобелене.
«Высокомерие Хранителей», – подумал Джеймс.
Оно витало в воздухе, словно вонючие речные миазмы, несмотря на то, что Маркуса обездвижили и заковали в трюме грузового судна Саймона Крина.
Изнутри корабль походил на китовую утробу из дерева: с низким потолком, без окон. Свет давали только две лампы, которые моряки подвесили около часа назад, когда притащили пленника. Снаружи всё ещё было темно, хотя Маркус не мог об этом знать.
Маркус моргнул мокрыми ресницами. С прядей тёмных волос, упавших на глаза, стекала вода. Изодранные одежды ордена с белой звездой на груди потемнели от грязи и крови.
Джеймс видел, как нарастал ужас в глазах Маркуса, когда тот понял, что всё ещё жив.
Он знал. Он знал, что его ждёт.
– Итак, Саймон Крин оказался прав насчёт Хранителей, – проговорил Джеймс.
– Убей меня, – голос Маркуса звучал хрипло, словно, увидев Джеймса, он в полной мере осознал, что происходило. – Убей меня, Джеймс. Прошу. Если ты хоть что-то испытывал ко мне.
Джеймс отослал моряка, стоявшего рядом, дождался, пока тот уйдёт, пока смолкнут все звуки, кроме шума воды и скрипа дерева, и они с Маркусом останутся наедине.
Руки пленника сковали за спиной, не позволяя толком удерживать равновесие. Он неловко повис на цепях, которые крепились к четырём железным бракетам[1] корабля и надёжно удерживали Маркуса. Взгляд Джеймса скользил по массивным железным звеньям.
– Все эти обеты. Да ты и не жил никогда по-настоящему. Разве тебе не хотелось быть с женщиной? Или с мужчиной.
– Вроде тебя?
– Эти слухи, – ровно проговорил Джеймс, – лживы.
– Если ты когда-нибудь испытывал хоть что-то к кому-то из нас…
– Ты отстал от стада, Маркус.
– Умоляю…
Пленник произнёс эти слова так, словно в мире существовал некий кодекс чести, словно стоило только обратиться к светлой стороне человека – и добро восторжествует.
Джеймс был по горло сыт этим лицемерным самодовольством.
– Что ж, тогда умоляй меня. На коленях умоляй, чтобы я убил тебя. Давай же.
Он не предполагал, что Маркус так и поступит, но тот в самом деле опустился на колени. И скорее всего, ему это даже нравилось – преклонить колени в акте мученического самопожертвования. Маркус был Хранителем; он всю свою жизнь провёл, соблюдая обеты и следуя правилам, веря в понятия вроде благородства, истины и добра.
