Палата Центра. Колчак в халате перед экраном монитора – врос, не оторвать. На экране мелькают со страшной скоростью тракторы, колхозники, заводы, шахтёры, танки, физкультурники на параде, самолёты – все под соответствующую музыку. Зритель нетерпеливо ерзает, словно чего-то ждёт. И дожидается: летят бомбы на советские города, сражается Брест, изнемогает в блокаде Ленинград… Колчак каменеет и горбится в кресле, его не трогает даже хроника Победы с парадом и знаменем над рейхстагом. На экране печатают шаг воины, швыряя к подножию Мавзолея побеждённые штандарты, а в его расширившихся до неправдоподобия глазах пылает отражение печей Освенцима… И только когда на мониторе засверкало пламя ракетных дюз и пошёл к полюсу атомный ледокол, он расправляет плечи и садится поудобнее. Осторожно и с удовольствием переключает монитор. На нем появляется объемный чертёж ледокола. Его Колчак смотрит детально и раза три во всех проекциях. Одобрительно кивает сам себе, выключает чертёж и склоняется к панели:
– Материалы по моей группе, попрошу вас… – произносит преувеличенно решительно. Про себя: – Никогда не привыкну относиться к этим… механизмам… не как к людям….
Панель игриво вспыхивает розовым и томно, с придыханием отвечает мелодичным дамским голосом:
– Благодарю вас… – на панели высвечивается алое сердечко, Колчак отшатывается, комично втянув голову в плечи, и розовеет не хуже панели:
– Милостивая государыня, я должен настаивать!
Панель гасит сердечко и деловито чеканит:
– Есть, адмирал!
Монитор листает молодые лица: совсем юные, яркие, с серьезными чистыми глазами, большинство совсем почти подростки, только несколько сформировавшихся юношей и девушек (на одну Колчак невольно засматривается, такая она красавица) и всего один зрелый мужчина, лукаво улыбающийся сквозь усы. Щелкает невидимый метроном – громче, громче! И ползёт из-за монитора клубящаяся багровая тьма, из которой доносятся стоны, невнятные восклицания, ругательства на немецком языке… и вдруг ясно, чеканно: Вечная слава героям-подпольщикам, Героям Советского Союза Кошевому Олегу Васильевичу, Громовой Ульяне Матвеевне… – только тьма никуда не делась! Заполнила половину палаты. Перечисляемые имена сливаются в невнятное бормотание, в бормотании начинает завывать вьюжный ветер:
– Дяяяяятлоооввв… Колеваааатов… Холмогоооорова….
Кривонииииищщщщенкоооо… – громче, злее, и в розовую полутьму уютной палаты врывается натуральная снежная буря. Хлопья снега валят ниоткуда, исчезая на столе, на ковре, на раскрытой постели, ветер рвёт прозрачные гардины окна!
