Марк Ветров когда-то потерял дочь.
Не в обычном смысле – не в аварии, не в болезни. Она исчезла в зеркале, нарисованная верой ребёнка и украденная тенью, которой не должно быть.
Чтобы спасти других, он забыл её имя.
С тех пор он – не человек, а Ветер: тот, кто приходит, когда реальность трескается по швам. Он не сражается с чудовищами. Он стирает имена, закрывает двери и уходит, пока боль не превратила его самого в разлом.
Но даже Ветру иногда приходится остановиться.
Особенно когда поезд без машиниста ждёт тебя в три тридцать три.
Москва спала.
Но не та Москва, что гудит под колёсами, с фонарями и такси. Нет.
Это была Москва между – та, что остаётся, когда последние огни гаснут, а первые ещё не зажглись. Город в состоянии ожидания.
Марк Ветров стоял у заброшенной вентшахты на севере – между «Соколом» и лесопарком, где асфальт давно сдался траве, а тротуары покрылись мхом, как надгробья. В руках – листок с координатами, переданный Людой, и записка на церковной бумаге, исписанная тонким пером Батюшки Сергия:
«Там, где время сломалось, ждёт тот, кто помнит, как оно шло».
Он не верил в пророчества. Но верил в точки соприкосновения – места, где реальность истончается, как старая ткань. А станция «Легенда» – не миф. Это шов, зашитый в 1987 году и начавший распускаться.
Часы на его запястье показывали 3:32.
Он прислонился к холодному бетону шахты. В ушах – тишина. Ни ветра, ни машин, ни даже крыс. Только пульс – чужой, глубоко под землёй.
И в 3:33 – тоннель вздохнул.
Сначала – вибрация. Потом – тень в глубине.
Из темноты выкатился поезд.
Не «Русич», не «Москва» – старый, с закруглёнными боками, как из времён Хрущёва. Без огней. Без звуков. Без машиниста.
Он остановился прямо напротив шахты.
Двери открылись – мягко, бесшумно, как будто его ждали.
Марк не колебался.
Он вошёл.
Внутри – пустота. Ни пассажиров, ни рекламы, ни даже пыли. Только свет – тусклый, сероватый, будто от луны, которой нет на небе.
И она.
Девушка лет двадцати, в сером пальто с поношенными пуговицами, в шарфе, который явно вязала мать. На плече – сумка через плечо, как у студенток в конце 80-х. В руках – кассета, аккуратно завёрнутая в газету «Советская Россия» от 1987 года.
Она стояла у окна, смотрела на него. Не с надеждой. Не с укором.
С знанием.
– Ты опоздал на тридцать шесть лет, – сказала она, и в её голосе не было горечи – только усталая ирония. – Но я всё равно рада тебя видеть, Ветер.
Марк замер.
Она знала его имя. Не «Марк». Не «колдун».
Ветер – то, как называли его в древних записях. То, что он сам почти забыл.
