Воздух в мастерской пах пылью, старым пергаментом и озоном – сладковатым, едва уловимым ароматом. Для Элиана этот запах был запахом дома. Единственного дома, который он знал.
Он склонился над световым столом, затаив дыхание. Тончайшее перо из крыла пустынного ястреба едва касалось полупрозрачной карты, натянутой на раму. Линия берега изгибалась под его рукой, послушная и точная. Залив Утонувших Кораблей. Элиан никогда его не видел, но знал о нем все: знал, как соленый ветер обтачивает там скалы, превращая их в клыки, знал, как туман по утрам цепляется за торчащие из воды мачты древних посудин, и как опасно подводное течение, способное утащить на дно даже китобойную шлюпку. Все это он знал из отчетов, сводок и рассказов тех немногих, кто оттуда возвращался.
Его мир был плоским, двухмерным. Он состоял из линий, штриховки и условных обозначений. И в этом мире Элиан был богом. Он мог одним движением пера воздвигнуть горный хребет, осушить болото или проложить безопасный путь через аномальную зону, где время текло в три раза медленнее. На пергаменте. Только на пергаменте.
– Точнее, Элиан, – раздался за спиной хриплый голос Мастера Сильвестра. – Твоя линия слишком самоуверенна. Берег не бывает таким гладким. Он изъеден, изранен морем. Покажи его страдания.
Элиан вздрогнул, едва не оставив на карте жирную кляксу. Он так увлекся, что не услышал, как старик подошел. Сильвестр, опираясь на резную трость из кристального дерева, заглянул ему через плечо. Глаза Мастера, когда-то ясные, как полуденное небо, теперь были подернуты туманной дымкой, но видели они, казалось, больше, чем мог разглядеть любой зрячий.
– Страдания? – прошептал Элиан.
– Именно. Каждая линия на карте – это история. История борьбы земли и воды, ветра и камня. Ты не чертежник, мальчик. Ты летописец. А ты сейчас рисуешь так, будто этот берег вчера родился.
Элиан поджал губы и аккуратно промокнул кончик пера. Мастер был прав, как и всегда. Он слишком увлекся красотой линии, забыв о ее сути. Он добавил несколько мелких, прерывистых штрихов, обозначая россыпи камней и крошечные, коварные бухты. Карта тотчас ожила, перестала быть просто рисунком.
– Так-то лучше, – одобрительно крякнул Сильвестр.
Он прошел к своему креслу у потухшего камина и тяжело опустился в него. Дыхание старика было тяжелым, с присвистом. Последние несколько недель он почти не вставал, и даже этот короткий путь от спальни до мастерской отнял у него все силы.
– Мастер, вам бы отдохнуть, – с беспокойством сказал Элиан, откладывая перо.
– Отдохну, – отмахнулся Сильвестр. – Скоро отдохну. Времени мало. Принеси-ка мне шкатулку. Ту, что с медной оковкой.
