Тома упёрлась в дверь вспотевшим лбом, и перевела дыхание. Сквозь глазок её разглядеть не получилось бы, разве только ядовито-зелёный рюкзак с феями, и круглые плечи, и бессильно повисшие завитки волос.
Кроме зелёного рюкзака с феями, она дотащила на себе шесть уроков плюс факультатив, плюс тридцать два на улице, плюс шесть этажей без лифта. Её телесная оболочка в школьной форме уже кое-как добралась, несмотря на то, что туфли давили страшно, а ноги в капроне вспотели до чёртиков, но вот душа её только ещё поднималась, задыхаясь, по бетонным ступеням. Может, шаркала сейчас где-то между третьим и четвёртым этажами. Может, надеялась, что лифт заработает.
Тома вынула ключи из внутреннего кармана жилетки (упаси Бог убирать их в боковой карман), после трёх оборотов ключа в нижнем замке, надавила на ручку и вошла в квартиру. Мамы не было дома: она бы для безопасности закрыла на оба замка, для безопасности, ну или не закрыла бы оба – потому, что Тома опять задурила ей голову, и она всё забыла.
В прихожей было тихо и душно, но всё же не так жарко, как на улице – под осатаневшим солнцем. Пахло старым кремом для обуви, с кухни тянулся запах супа, и ещё чего-то мерзкого – суп точно забыли на плите. Есть не было никакого желания, чистить обувь – тем более. Хотелось только раздеться, смыть в душе всё уличное и школьное, надеть что-то лёгкое, мягкое, чистое, домашнее, и лечь в нём на кровать. Лечь хотелось аккуратно, чтобы не перестилать потом колючее шерстяное покрывало, и надолго, чтобы совсем оставили усталость и неясные дурные мысли. Ничего больше не хотелось.
Тома закрыла дверь на один замок, после – на второй, но без самой нижней защёлки, да – чтобы мама сама смогла отомкнуть дверь, а не тратила долбаных три часа у двери, пока Тома, лошадь глухая, наконец, уже её услышит. Она сбросила серые лодочки, жутко натёршие ноги. Мысок левого гольфа оказался с дыркой прямо над большим пальцем, и с этим точно надо разобраться до вечера, потому что всё надо собирать с вечера, но это всё потом. Стянув гольфы и скомкав их в руке, Тома надела лиловые тапки, а измученные туфли ушли на нижний ярус обувной полки. Невыносимо тяжёлый рюкзак отправился отдыхать рядом, и Томины плечи тут же заныли: жалобно, но с явной благодарностью. Отнести рюкзак в комнату и разобрать там тетради и учебники можно и позже, всё потом.
Тома отправилась по узкому коридору к ванной комнате: к тёплой воде, жидкому мылу, сухому полотенцу. Наглый жёлтый луч прочертил мягкую полосу на полу перед ванной. Шторы на кухне были задёрнуты с утра – и от жары, и чтобы в окно никто не заглядывал, а то ведь у прохожих это первое дело – заглядывать людям в окна, смотреть, что дома никого нет, и тогда уже обкрадывать. За это всё можно было быть спокойной – сквозь теневую штору точно ничего не было видно, а сквозь тюлевую – вряд ли, совсем уж крохотный оставался просвет. Солнечный луч подтверждал это своей скромной шириной. Слева от просвета занавесок гудел и громыхал холодильник, половину мощности, как обычно, тратя на холод, другую – на разнородный шум. Справа от просвета занавесок стоял деревянный стул. На стуле кто-то сидел.
