Григорий Григорьевич Распутин не боялся никого. Ни покойного государя, ни Третьего отделения, ни Совета имперской безопасности, ни даже самого черта. И вздумай тот наведаться в гости, стуча по полу железными копытами, – так же и ушел бы обратно к себе домой в преисподнюю.
Это если было бы, чем уходить.
Детство, проведенное в семье цыганского барона, да еще и в роли нелюбимого отпрыска, нагулянного абы где младшей дочерью, давным-давно приучило к мысли, что в этой жизни все и всегда приходится выгрызать зубами. И обычно у тех, кто вовсе не стремится поделиться даже самой малостью. Драться приходилось чуть ли не каждый день: сначала кулаками, потом всем, что попадется под руку, а где-то лет этак с двенадцати – пуская в ход неожиданно проснувшийся Дар. Который наверняка смог бы проложить путь к самым вершинам нехитрой иерархии рассеянного по всей империи народа, не распорядись судьба иначе.
Григорий Григорьевич не боялся никого.
Но были те, кого он уважал. И первое место в этом весьма коротком списке раз и навсегда занял отец, старший в роду Распутиных. Тот, кто однажды дал уже великовозрастному отпрыску все, о чем никто из ромалэ не смел даже мечтать. Не только деньги, автомобили и женщин, которых у хваткого двадцатитрехлетнего парня и так имелось в избытке, а нечто большее. Настоящую семью, положение, титул и, что куда важнее, – свою фамилию, открывшую двери в высший свет столичного общества.
Старик просто взял и подарил все это буквально в одночасье, от всей широты отцовской души – и наверняка так же легко мог и забрать.
И именно поэтому Григорию Григорьевичу, шагавшему от машины к ветхой усадьбе, было весьма тоскливо на душе. Слишком уж много ошибок он совершил за последние полтора месяца, слишком много дел не довел до конца – или довел так, что оно вполне могло и не стоить затраченных сил и ресурсов.
– Добрый вечер, ваше сиятельство. – Плечистый парень, куривший на лавке у крыльца, поднялся навстречу. – Вас ждут или?..
– Уйди с дороги!
Еще будет тут всякая шелуха спрашивать… Григорий Григорьевич здесь, может, и не хозяин, но прямой наследник. И уж к себе в родовое имение пойдет, когда сам захочет.
Старый дом встретил скрипом ступеней и тоскливым завыванием ветра где-то на чердаке. Будто пытался предупредить: отец не в духе.
Старик давно уже мог бы прикупить себе имение поближе к городу, но почему-то предпочитал эту старую развалину. Она то ли напоминала ему о молодости, проведенной в далекой Тобольской губернии, то ли просто удачно стояла на отшибе – подальше от чужих глаз. Григорий Григорьевич уже давно догадывался, что не все из того, чем занимался отец, пришлось бы по нраву столичной знати, но предпочитал не задавать лишних вопросов.
