* * *
За мою голову обещано столько денег, сколько я ни разу не держал в руках. Мало того – вы, наверное, тоже не держали.
Я живу в маленькой квартире во втором этаже. Напротив, за черной кожаной дверью, живет человек, это вознаграждение назначивший; справа от лестницы имеется большой плакат, убедительно и в подробностях повторяющий то, что и так известно любому мальчишке в нашем городе: человеку, доставившему по нужному адресу мою голову в полиэтиленовом пакете, полагается сумма более чем приличная. Лет эдак на сто безбедной, а временами и богатой жизни. (Кстати, полиэтиленовые сумки с моим портретом одно время были очень популярны; если поискать у меня в кладовке, наверняка отыщется штуки две. Или даже три. Правда, от времени и частого использования краски облупились, и меня почти невозможно узнать).
Люди, желающие поправить свое финансовое положение за мой счет, до сих пор появляются довольно часто. Правда, раньше их было больше; раньше, признаться, не проходило и дня, чтобы мне не снесли входную дверь, или не разбили окно очередью из автомата, или еще что-нибудь в этом духе. И все мои визитеры при последующем рассмотрении оказывались не такими уж плохими – просто всем очень нужны были деньги, кому на лечение, кому на учебу, кому на мечту.
Когда-то в детстве один знакомый рассказывал мне, что водитель, задавивший курицу, не несет за это никакой ответственности. «Почему?» – спрашивал я. «Потому что курицу очень трудно задавить», – отвечал он авторитетно. Тот факт, что меня трудно убить, почему-то заранее лишает людей всяких сомнений относительно их права попытаться. Ценность моей жизни никем не принимается в расчет; не скажу, чтобы это огорчало меня, но как-то, знаете, все-таки…
В то утро ко мне ворвались четверо в пятнистых комбинезонах. Одновременно полезли по двое из каждого окна, поливая комнату очередями и что-то свирепо крича – скорее для того, чтобы себя подбодрить, нежели затем, чтобы меня напугать…
…Переступая через их пятнистые тела, выбираюсь в коридор и звоню в дверь напротив. Сосед открывает сразу же – разумеется, он слышал стрельбу и заранее поджидал у дверного глазка, воодушевленный, хотя и не слишком обнадеженный.
– Доброе утро, – говорю я.
Ни слова не говоря, он принимает бумажку – счет – из моих рук. Поправляет на переносице тонкие золотые очки:
– Окна? Пустяки…
– Они были пуленепробиваемые, – напоминаю я горько.
Во дворе уже курлычет «Скорая помощь». На станции «Скорой» давно знают мой адрес на память.
Сосед наклоняет лицо – он ниже меня на голову – и смотрит поверх очков, поверх зеркальных персиковых стекол. Всякий раз от его взгляда мне делается неприятно; глаза у него серые, совершенно спокойные, и на дне их сидит моя смерть.
