Старенький красный пикап никак не хотел заводиться. На улице лил дождь вторую неделю подряд и, кажется, машина была в обиде за недолжный уход. Ещё бы, ведь я даже не накрыл её брезентом, не говоря уже о том, чтобы загнать её в гараж. И пусть она простит меня, но в гараже располагались вещи куда более серьёзные, чем железная рухлядь, которой самое место на помойке, ну, или в моем пользовании.
В гараже ровными стопками, перетянутыми бечевками располагались газеты, вырезки из журналов от пошлой бульварщины и рецептов бабушки Сью до научных статей о полётах на Марс и скелетах динозавров.
Чуть вдалеке на столике находился потрепанный ящик с моими трудами. И, если груда макулатуры, собранная за десятилетия, отдавала каким-то порядком, местами даже была пронумерована, то мои писательские новеллы не подходили ни под какой принцип фэншуя. Отчасти потому что этот ящик не открывался ровно столь долго, сколь быстро росли стопки вокруг.
Но обо всем по порядку.
Пока я ковыряюсь в капоте пикапа в робкой надежде и явном раздражении завести его, позвольте ознакомить вас, дорогие зрители, с моей персоной.
Матушка назвала меня Унрихом, отец дал фамилию Торренс-Пулмар. Впрочем, ни матушка, ни отец не имели ничего предрассудительного, когда в теории моих инициалов лежали продукты распада урана. Впрочем, если рассудить здраво, человек и является продуктом своих родителей, которые теряются в пространстве по мере хода времени.
Находясь в возрасте 35ти лет, я считаю себя продуктом полураспада, что говорит о моей оптимистичной составляющей. Матушка часто подчеркивала и всячески поощряла мои актёрские способности. Например, я мог под копирку спародировать походку деда и его охи-вздохи, когда тот поднимался по ступенькам. Мать перегибалась через край кушетки, заливаясь смехом и давясь дымом от сигарет. В своей голове я представлял, как её нескладное худое тело падает на пол, конечности ломаются под углом и она корчится, словно паук, а застрявшая во рту сигарета прожигает щеку и шкварчит, как поджаренный бекон.
Так же я примерял широкополую шляпу и, завывая о ценах за электричество и вино, пародировал мать. Это почему-то не вызывало в ней того же восторга, зато заставляло отца ехидно посмеиваться. К слову, он ушёл от нас на заре моего актерства, когда мне стукнуло 10. Просто собрал вещи, потрепал меня по голове и свалил за горизонт. Может быть на Марс или хотя бы к океану. Порой я представлял, как в субботнее утро он появляется на пороге в своих потертых джинсах и неизменной белой майке с пятнами пота, берет меня в охапку и, под причитания матушки, увозит с собой туда, где луч света далеко-далеко касается глади воды. Все мои надежды на возвращение отца угасли, когда в 16 лет я узнал, что все это время он жил в соседнем городе с другой женщиной, которая заразила его спидом через многоразовый шприц для введения героина и он скончался в местном хосписе. Я рад, что не видел его период распада. Это как узнать, что пасхального кролика не существует. Погоревать, но не прикоснуться. Я навёл справки через полицию, его похоронили под номером, к нему никто не приехал.
