Всеволод к своим тридцати пяти успел сменить десяток мест, что непросто рядовому инженеру, которых пока что хоть пруд пруди. Слесаря или грузчика, рассуждал он, хватают всюду, а инженера берут с неохотой, да и то лишь затем, чтобы бросать на картошку, уборочную, чистку территории, вывоз мусора…
Затосковав «на картошке» по городу, он бежал с заявлением на расчет. Никто не уговаривал остаться, заявление подмахивали, в бухгалтерии ему бросали расчетные, которых всегда оказывалось меньше, чем ожидал, и он растерянно сдавал пропуск и выходил на улицу.
На новом месте совали метлу: «Нужно убрать тер-р-риторию отседова и доседова (вариант: дотудова)» или же, вручив лопату, талантливо соединяли на зависть ученым из НИИ космической физики заводское решение проблемы пространства – времени: «Копай от забора и до обеда». Он пробовал доказывать, что он инженер, но сникал, напоровшись на неотразимое: «Не слесарей же снимать? Они ж люди нужные!»
Он копал от забора и до обеда, ездил на кагаты, в близкие и дальние колхозы на прополку, на сбор помидоров и огурцов, заготовку фуража и силоса, вывозил навоз на поля, чистил фермы и скреб коров, копал ямы и рыл канавы, поливал сады, сгребал сено, возил зерно и собирал колорадских жуков, которых нам забрасывают иностранные шпиёны… Словом, делал все, что от него требовали. К своему удивлению, не раз попадал в передовики.
Сегодня утром, прихлопнув трезвонящий будильник, не выспавшийся, он поспешно выбрался из не по-мужски роскошной постели: до завода полтора часа с пересадкой, времени, как всегда, в обрез, тут вылеживаться некогда, хоть и страсть как хочется.
Жужжа бритвой, привычно врубил телевизор, скосил глаза. Утренний повтор вчерашнего детектива окончился, сейчас на экране колыхались, почти вываливаясь за рамку, широкие узорные листья каштана.
Он застыл, забыв выключить бритву. Каштановая роща на экране расступилась, к нему медленно, словно бы по воздуху, поплыл белый дом в два этажа – старинный, беломраморный, с резными луковицами и широкой балюстрадой, опоясывающей дом на высоте второго этажа. По широкой ухоженной лужайке, с футбольное поле размером, тоже поплыла, как в замедленной съемке, на сказочном белом жеребце женщина в длинном серебристом платье.
Всеволод судорожно вздохнул, увидев смеющиеся глаза амазонки, ее разрумянившееся лицо. Конь замер у крыльца, хвост и грива струились по ветру, а женщина легко процокала каблучками вверх по лестнице, ее шарф стремительной птицей пронесся над краем балюстрады.
Он задержал дыхание, задавливая рванувшую сердце боль.
