(Записки Аллана Рамсэя)
Посвящается Аркадию и Борису Стругацким
1.
Поминки по профессору Уинки выдались на славу и закончились сексуальной оргией. Как того и хотел покойный. Утром мы поехали в больницу на прощание. Профессор с каждым прощался лично и довольно быстро. «Бросай ты этот гэльский, Гиши, – шепнул он мне по-английски, – и займись чем-нибудь приличным. А главное, больше трахайся!». Уинки всегда называл меня, как и отец, Гиши. С ударением на первый слог. Затем я вместе с другими прощавшимися зашел в небольшой зал с нежными кремовыми стенами и молочными креслами. Панели разошлись, и мы увидели за стеклом маленькую палату для эвтаназии с кушеткой-каталкой посередине. Заиграла весёлая музыка. Сбоку, пританцовывая, вышел Уинки в одних просторных, похожих на шорты, трусах. Я видел его танцующим первый раз в жизни. Все остальные, думаю, тоже. Танцевать он не умел, а просто размахивал по сторонам руками и ногами, и гримасничал, не глядя на нас. Дойдя до середины комнаты, он вдруг остановился, словно вспомнив о чём-то, затем развернулся, и резким движением снял с себя трусы, показав нам свой тощий голубоватый зад. Все засмеялись и зааплодировали. Уинки лёг на кушетку, вошёл доктор с широкой улыбкой, держа в руке шприц. Он что-то сказал профессору, отчего тот хохотнул, затем доктор весело брызнул из шприца наверх, аккуратно взял руку профессора, нашёл там вену, и небыстро, но весьма энергично ввёл в неё раствор из шприца. На экране сбоку нам показали крупный план профессорского лица. Профессор подмигнул нам глазом, свёл зрачки к переносице, открыл рот и сильно высунул из него язык, скривив его к подбородку. Затем чуть дёрнулся, и так и застыл в этом положении. Препарат подействовал. Ударили фанфары. Полетело конфетти. Не стало последнего официального педагога гэльского и ирландского языка. Кто-то громко всхлипнул.
– Мой Уинки просил радоваться в эту минуту, – раздался обиженный голос Барози, к этому времени уже вдовы профессора. – Поэтому попрошу радоваться, иначе на поминки не возьму!
Но на поминки, естественно, были взяты все, и уже скоро мы сидели возле чудесного дома Барози в южной части Гренландии. В ухе Барози блестела новая серёжка. По её просьбе прах мужа под огромным давлением превратили в кристалл. В другом ухе у вдовы сверкали две похожие точки. Должно быть родственники, а может, родители. Вся площадка была заставлена геликоптерами. Они стояли даже возле бассейна. Было много народу, но никто не вспоминал, что Уинки был последний специалист по Шотландии. Наверное, все знали, какое разочарование пережил профессор в том, чем занимался всю жизнь. Даже сын его от первой жены, прилетевший из Австралии, не говорил об этом. Хотя он вообще ничего ни говорил об отце. Сидел с бокалом крепкого, шестиградусного шампанского, и играл в карты с супругой и неизвестными мне людьми. У некоторых австралийцев еще до сих пор в порядке вещей азартные игры. И конечно же, они очень легкомысленны. Легкомысленны по отношению даже к собственным детям, которые, ни у кого не спросив разрешения, одели чьи-то «летучки», и стали летать едва-ли не в сотне метрах над землёй. Лишь изредка жена сына профессора отвлекалась от разговора, вяловато кричала малышам, чтобы не летали слишком высоко, и тут-же, не дождавшись ответа, возвращалась в игру.
