Соленый ветер, этот неугомонный парикмахер океана, с азартом терзал рыжие пряди Наташи, норовя заплести их в невидимые сети, цепляясь за ресницы с навязчивостью назойливой мошки. Она крепче сжала штурвал «Беспечной Медузы», ощущая под ладонью не просто упругую дрожь рулевой трости, а самый пульс судна – живое, отзывчивое биение сердца, в такт которому стучали волны о борт. Атлантика растекалась вокруг бирюзой и ультрамарином, словно гигантская, переливающаяся самоцветами скатерть, сотканная из миллиардов солнечных зайчиков, подернутая легкой рябью. Испанское побережье маячило слева ленивой, сонной полосой, где охра скал сливалась с изумрудом лесов, будто земля, нехотя проснувшись, протянула в море свою теплую, загорелую руку.
– Держи, капитанша, – раздался сзади голос, глубокий и спокойный, как гул прибоя в пещере. Игорь, невозмутимый, словно скала, выточенная самим Нептуном для проверки на прочность штормами (которых, к его тихому сожалению или облегчению, пока не предвиделось), протянул ей дымящуюся кружку. – Двойной эспрессо, щепотка корицы, твой фирменный рецепт выживания. Думай над курсом, а я пока постою у руля, не дам этому резвому коньку (он кивнул на штурвал) свернуть на первую попавшуюся сардину.
Наташа кивнула, благодарно приняв эликсир бодрости, пахнущий не просто обещанием и землей, а целым континентом, сжатым в аромат – терпким, горьковатым и бесконечно обнадеживающим. Она позволила Игорю занять ее место у капризного «коня», освободив ладони, и обвела взглядом свое маленькое, плывущее королевство. Ощущение было сродни тому, как орёл окидывает взором владения с высоты, только вместо скал – волны, вместо бездны – синева до горизонта.
На корме, растекшись по мягким подушкам с грацией двух сытых и самодовольных кошек, Аня и Саша щурились на солнце, золотящее лица. Их разговор был похож на ленивое мурлыканье – обрывки фраз о красоте проплывающих вилл, похожих на сахарные замки, о божественном вкусе тапас в прошлом порту («Тот хамон, Наташ, он просто пел во рту!») и о странной птице, пронесшейся над палубой и напоминавшей, по единодушному мнению, летающий заварной чайник с неопрятным хохолком. Выше, на крыше рубки, восседал Макс. Он сидел в позе лотоса, если бы лотос мог выглядеть слегка помятым после ночной вечеринки в океане. Его лицо было отстраненным, взгляд утонул в той самой точке, где небо, не в силах удержаться, целует океан, образуя гипнотическую, бесконечную синюю линию – шов мироздания, сшитый из света и воды. Казалось, он медитировал не на горизонт, а в него, растворяясь в этой синеве, как кусочек сахара в горячем чае, стремясь стать частью великой тайны.
