Глава I, в которой Ариэль кричит во сне
Посреди ночи Ариэль вдруг резко вскочил с кровати, ничего не понимая, но чувствуя близость опасности. Как будто над ним навис кинжал. Быстро окинув взглядом спальню и не обнаружив в ней ничего страшного, он посмотрел на икону Спасителя, слабо освещённую маленьким ласковым огоньком лампадки. Взгляд Спасителя был спокойным и всепонимающим, Ариэль сразу обмяк, воображаемый «кинжал» исчез. Оглянувшись на кровать, он увидел, что Иоланда тоже не спит и смотрит на него так, словно боится испугать мужа. Она уже привыкла скрывать свой страх за него, чтобы он не чувствовал себя причиной этого страха. Во время его ночных припадков, она ни разу не вскрикнула и ничем не обнаружила испуга, но он видел в её глазах желание принять в свою душу всю его боль без остатка.
– Опять кричал? – спросил Ариэль, виновато и бессильно улыбнувшись.
– Да… Кричал, что сарацины напали на лагерь… Звал Жана, – Иоланда старалась говорить как можно спокойнее и даже непринуждённее.
– Хаттин не отпускает… Удивительно, но я не помню своих кошмаров, вообще не знаю, что мне снится. А вот днём не забываю тот мир ни на секунду.
– Мне бы очень хотелось сказать тебе, Ариэль, что это пройдёт, но если не пройдёт, то окажется, что я сказала неправду, – Иоланда попыталась сдержанно улыбнуться.
– А твои уста вовек не изрекут неправды, – у Ариэля улыбка получилась лучше. – Спи, дорогая, сегодня я уже не буду кричать. Пойду, посижу на улице.
Ариэль накинул на рубашку плащ и шагнул за дверь, в безбрежность пустыни. Его душа сразу начала растворяться в этой безбрежности, взгляд тонул среди крупных ярких звёзд – таких близких и таких недоступных. Небо, особенно ночное, было для него самой лучшей иконой, он видел в нём образ Бога, такого же близкого и недоступного. В пустыне царства пресвитера даже ночная прохлада была ласковой и нежной, она обволакивала, бережно касаясь души, словно благодать Божия. Из сознания понемногу выветривалось эмоциональное напряжение кошмара. Кто знает, что он видел во сне? И был ли это кошмар? Может быть, он просто испытывал во сне напряжение реальной жизни? Ариэль вдруг почувствовал, что ласковый воздух его раздражает, словно этот воздух обходится с ним, как с ребёнком. И как будто он в этом нуждается.
Ариэль присел на грубо отёсанный камень, который стоял у входа в его дом вместо скамейки. Всё было хорошо, но всё было не так. Рыцарь почувствовал, что его душа наполняется тихой тягучей тоской. Он хотел отдать всего себя Иоланде и пустыне, и он смог растворится в них, и был счастлив, потому что его любимая жена и эта безмятежность стали двумя половинками прекрасного мира, который ему безраздельно принадлежал. Этот мир был исполнен удивительного покоя. Вот только был ли рыцарь создан для покоя?
