Он знал, что это произойдёт снова.
Старый шаман сидел на каменной плите у края ледника. Его глаза, выцветшие от времени, смотрели в тусклое небо, где северное сияние танцевало вопреки календарю. Он ждал. В этих местах ожидание было частью бытия – как лёд, как ветер, как вечное возвращение света после тьмы.
Вокруг расстилалась пустота. Казалось бы, ничего – голая тундра, поросшая угрюмыми кустарниками, редкие каменные россыпи, иссохшие мхи и ледяные поля, где ветер вырывает даже корни из земли. Здесь нет лесов, нет пышных лугов, только шорох сухой травы и хруст наст, как шаг времени.
Но была и другая сторона. В скромной одежде этой земли пряталась красота. В прозрачных реках – благородная рыба, серебристая, как звон стали. В укромных лощинах – грибы, с толстыми шляпками, тяжёлые, будто напитаны старыми снами. А из трещин в земле бились горячие источники – парадокс тепла в земле холода. Даже камни здесь, отшлифованные вечной зимой, хранили странное достоинство, как будто знали нечто большее, чем человек.
Он родился в Наукане – самом восточном посёлке Евразии, где море и небо сходились в одну прямую. Посёлок уже не существует. Вначале люди начали уезжать сами – говорили, что по ночам слышат шаги на берегу, хотя никто туда не выходил. Кто-то уехал в Магадан, кто-то – в Анадырь. Некоторые перебрались в соседние посёлки – Лаврентия, Лорино. Все разъехались сами, без принуждения, как будто что-то тихо вытесняло их с края земли. И когда остался лишь ветер, власти официально закрыли Наукан – как будто подчинились решению самой земли. Люди боялись жить на самом краю земли, где по вечерам воздух становился слишком прозрачным, а сны – слишком чужими.
Никто не верил ему. Он говорил о днях, которые повторяются, о людях, исчезающих и возвращающихся с другими лицами, о сне, в котором земля под ногами трескается, а небо раскалывается, открывая другой мир – тот, где олень шагает по золоту, а речные камни поют, вспоминая другое имя времени.
– Это не сказки, – говорил он, чертя спираль на снегу. – Это уже было. Это будет снова.
Когда он был мальчиком, время на Чукотке сломалось впервые. Упал свет, которого не было, и за одну ночь три луны пересекли небо. Утром деревья отбрасывали тени назад, а рыба в проруби плыла против течения времени.
Ему тогда было десять. Сейчас – девяносто семь. Он помнил всё, даже то, чего не было. И за много лет понял: Чукотка жива, но её сердце – расколото. Оно бьётся в двух мирах одновременно.
Каждый раз, когда линия между ними трещит, сюда возвращаются сны других людей. И если долго вглядываться в снег – он покажет тебе твой собственный след, оставленный завтра.
