Это мой последний день на этом свете. А что там, за последней чертой, отделяющей жизнь от смерти. Ад с кипящими котлами, в которых черти варят грешников или райские сады, наполненные звуками пения невидимых птиц и журчанием прохладных родников. Я протянул руку и нащупал жестянку с водой. Потрескавшимися пересохшими губами обхватил острый край и сделал жадный глоток. Каша из воды, снега и кусочков льда прокатилась по пищеводу, заливая бушующее внутри пламя. Аккуратно поставив дрожащей рукой изрядно опустевшую банку, я откинулся на грязный картон, жадно втягивая спёртый воздух. По-хорошему нужно ползти наружу, чтобы набрать в ведро снега, но сил для этого нет. Может позже, немного отдохну.
Чёрт, зачем я себя обманываю. Не будет у меня больше сил. Никогда не будет, лежи, не лежи. Болезнь окончательно доедает мой гниющий заживо организм. Тебе просто не хочется закончить своё существование там, на поверхности и стать в итоге кормом одичавшим собакам. В принципе какая на хрен разница, сожрут твоё тело наверху собаки или здесь доберутся до него крысы. Ну а черви, похоже, уже принялись за твоё гниющее тельце, не дожидаясь пока душа, окончательно покинет эти жалкие останки. Ты просто боишься, что нарвёшься на голодных зверей, едва откроешь лаз в своё убежище. Острые клыки начнут рвать твоё гниющее мясо, не дожидаясь, когда ты переступишь заветную черту. Ты уже привык к боли, она долго терзает твоё измученное тело. Привык на столько, что в последние дни почти не замечаешь её.
А может она действительно отступила, чтобы не мешать тебе, сделать последний шажок и пересечь таинственный рубеж. Так что же всё-таки меня ждёт там? После того, что я сделал, о райских садах мечтать не стоит. В ад мне тоже не хочется, если честно. Я не боюсь, боли физической, я к ней действительно привык. Меня страшит боль моральная. К ней привыкнуть невозможно. Она грызёт меня изнутри. Грызёт днём и ночью, каждую секунду. Поначалу стоило мне закрыть глаза как, передо мной возникали обугленные тела женщин, прижимающих к себе маленькие, закопчённые скелеты, кое-где сохранившие куски чёрного мяса. Гниющие заживо, распухшие с выпавшими волосами и зубами лица проплывали бесконечной чередой. Ольга, стоящая возле высокой двери отеля и держащая за руку Максимку не мигая смотрела на меня укоризненным взглядом.
А может не на меня, а на разрезавший голубое небо инверсионный след от летящей к земле ракеты? Дальше было совсем невыносимо. Как при замедленной съёмке, лица самых дорогих для меня людей озарила ослепительная вспышка. Белокурые шелковистые волосы Ольги вспыхнули ярким факелом, одновременно задымили короткие волосёнки Максимки. Кожа лица и открытых участков тела надулась пузырями, тут же задымила и вспыхнула одежда. На моих глазах тела любимых людей превращались в обгоревшие скелеты. Я отчётливо слышал звук трещавших волос и лопающейся кожи, ноздри улавливали тяжёлый запах горелого мяса. Но самое страшное, это глаза. Лишённые век и ресниц они продолжали смотреть на меня из глазниц дымящихся черепов. В них не было гнева, или ненависти, лишь немой укор и невысказанный вопрос: ЗАЧЕМ?
