Первый луч солнца впился в сетчатку, как остро отточенное лезвие. Она зажмурилась, пытаясь отвернуться, но свет преследовал ее даже под тонкой кожей век, рисуя кроваво-алые узоры. Голова… Голова была не просто пустой. Она была вычищенной дотла, стерильной, словно операционная после тотальной дезинфекции. Мысли не просто отсутствовали – казалось, их никогда и не было.
Она медленно, с трудом открыла глаза. Белый потолок. Безликий, матовый, без единой трещинки. Он нависал над ней, холодный и безразличный, как саван. Паника, тихая и когтистая, впервые пошевелилась где-то глубоко в недрах этого нового, чужого тела. Она попыталась сесть, и мир поплыл, закружился в вальсе из полутонов и неясных силуэтов.
Комната. Большая, почти пустая. Стекло и хром. Никаких личных вещей. Ни фотографий в рамочках, ни растрепанных книг на прикроватной тумбе, ни даже пылинок, танцующих в солнечном луче. Словно здесь никто не жил. Словно ее только что распаковали из заводской упаковки и оставили ждать инструкций.
Она свесила ноги с кровати. Паркет ледяным прикосновением обжег босые ступни. Она посмотрела на них. Длинные пальцы, ухоженные, но без следов лака. Чужие ноги.
– Кто я? – шепот сорвался с губ, и голос показался ей таким же незнакомым, сипловатым от сна и немого ужаса. – Как меня зовут?
Тишина в ответ была оглушительной. Она вдавила пальцы в виски, пытаясь выдавить из себя хоть крупицу памяти, хоть обрывок, клочок, пыльцу былого. Ничего. Абсолютная, тотальная пустота. Вакуум, в котором застревал собственный стук сердца – гулкий, неровный, испуганный.
Она поднялась и пошла, машинально, движимая каким-то древним инстинктом, требующим найти хоть что-то знакомое. Ее ноги сами понесли ее через комнату к огромной, во всю стену, зеркальной двери шкафа. Отражение приближалось к ней, а она – к нему, как два корабля, обреченных на столкновение в безвоздушном пространстве.
И вот она увидела себя.
Высокая. Худощавая, почти истощенная. Плечи острые, ключицы, выступающие под бледной, почти фарфоровой кожей. Каштановые волосы, коротко остриженные, беспорядочными прядями падающие на высокий лоб. И глаза… Большие, широко распахнутые, цвета темного янтаря, но сейчас наполненные таким животным, первобытным страхом, что она с трудом узнала в них собственное отражение. На ней была только длинная шелковая ночная рубашка цвета слоновой кости. Она скользнула ладонью по бедру, ощущая шелк и холодок кожи под ним. Ни имени, ни прошлого, ни даже возраста. Только оболочка. Красивая, дорогая, пустая оболочка.
