Заломило запястье, холод дошёл до локтя – будто змея ужалила. Придерживая заледеневшую руку, царица снова вгляделась в воду. Болото успокоилось, разошлась ряска. Лучше прежнего стали видны узкие стёжки Те́ни. Потянуло туда с такой силой, что взвыть захотелось. Домой. Домой! Только как? Подскажи, владыка!
Царица сцепила пальцы, опустила голову. Венец давил, так и норовили выскользнуть косы.
Домой.
Блеснула в глубине путеводная паутина. Показалось или зовёт кто?
Царица распахнула глаза.
Близко-близко была вода. Ворчали колпицы[4].
Домой!
Далеко, глухо разносилось ворчание над болотом.
Царица склонилась ещё ниже. В нос ударил запах тины, влажной лягушачьей кожи. Ледяная вода коснулась лба. Царица зажмурилась, набрала воздуха и опустила лицо в болото.
Словно иглы вонзились в кожу – те, серебряные, которыми тени прорехи штопали. В носу закололо, от темени до пят прошило ледяным сабельным ударом, потянуло вниз. Царица беззвучно закричала: не было под тиной ни троп, ни башен. Только подводные корни, болотные норы, листья, осока, цепкие стебли – потянулись к лицу, захлестнули шею. Царица ощупью искала на берегу, за что ухватиться: хоть за корягу, хоть за камень… Пальцы скребли сырую землю, впивались в неё, а кувшинки манили вниз, слышались издали болотные колыбельные.
В тину, в тишину сердце утяну…
Позабудь печаль, незачем кричать…
Воздух кончался. Свет мерк. Пригрезился в старой осиновке[5]мальчик-лодочник.
Спи и забывай… Горести забудь,
Закрывай глаза. Тёмен будет путь.
Бледный жёлтый цветок качнулся перед взором, вспыхнула красным ягода.
В темноте легко: морок[6] и покой, Шёпот, бирюза… Закрывай глаза.
Осеннее солнце послало под воду луч. Царица отчаянно дёрнулась и вырвалась из плена. Вдохнула, зарыдала, захлёбываясь от ужаса. Только тут вспомнила: Драгоми́р! Ратибо́р! Пускай ничего не вышло, зато снова увидит их… И Милоне́га… Потеплело на сердце.
Квакая, отплыла сонная лягушка. Царица проводила её мутным взглядом: большая-то какая. И вокруг – сияние, совсем как в Тени ветер колышется…
– Эй, – окликнула царица, сглотнув горечь. – Эй… Лягушка!
Лягушка уселась на кувшинке, опустила веки. Царица собралась с силами, потянулась к ней взглядом, мыслью:
– Ты… из Тени?
Лягушка не шелохнулась. Не услышала будто даже. А царица, как ни пыталась, не могла ни дозваться, ни дотянуться. Словно скорлупа наросла вокруг лягушачьего тела – невидимая, колдовская, такая знакомая… знакомая… Царица ахнула, узнав. Кощеево колдовство, тёмное грубое кружево. Оно! Владыка руку приложил, он лягушку заколдовал, чтоб не дозваться было.