“Линия не обучает. Она раскрывает.
Не ищи в ней ответ – ищи готовность услышать.
Не зови её силой – ты станешь сосудом, не хозяином.
Избранные не сильнее, они просто уже заплатили.”
(Из Третьей Печати “Собрания Прахов”, трактат Ордена Слепых Путников, переложение 417 цикла)
Ночь над хутором висела, как мокрое полотнище – тяжёлая, беззвёздная, с хриплым дыханием ветра. Лес стоял глухо, плотно – вековые деревья покачивались в такт крикам, которые вырывались из перекошенного дома. Казалось, что сама земля пыталась не слушать.
Внутри пахло кровью и прелым сеном, по полу валялись сбившиеся в кучу покрывала, опрокинутые горшки с кипящей водой, грязные тряпки – влажные, скомканные, вонючие. Лампа дрожала, словно от страха, отбрасывая на стены пятнистые тени, будто кто-то невидимый шевелился в углах и наблюдал.
На просевшей кровати корчилась Лаэрисса Тэррис. Лоб горел, серебряные волосы прилипли к вискам, грудь судорожно вздымалась и каждое дыхание будто приходилось вырывать из чьей-то стиснутой ладони. Судороги выворачивали её изнутри, с мясом выдёргивали из тела и грубо заталкивали обратно, словно кто-то пытался вытянуть душу через рёбра.
– Kheir silváren nosh thaël… – Серебро моё, отрави мою кровь…– Saeth runnásh ardel. – бормотала она на эльфийском, – пусть гниль сожрёт их кости…
Слова были острыми, как шипы – древние и забытые.
Их никто не понимал. Никто, кроме того, кто должен был быть здесь, но ушёл. Мужчина ушёл задолго до первых стонов. От него остались только сапоги у порога – и насмешка в их неподвижности, и амулет – круглая, бронзовая подвеска с трещиной на кожаном шнуре. Лаэрисса вжимала её в ладонь так сильно, что ногти проткнули кожу.
Сквозь щели в стенах полз мокрый холод, затаившийся, как зверь. В воздухе висел запах сгоревших трав, дыма из трубы и мокрой древесины. Дождь стучал по крыше в такт её крикам, и казалось, что даже небо хочет утопить этот крик.
На пороге – тень. Сгорбленная, сухая: старая знахарка из деревни. В руках она держала резное панно духов и мёртвых богов. Войти внутрь старуха не решалась, лишь крестилась дрожащими пальцами, шептала, глядя на роженицу:
– Гниль… Полукровка.. Порча….
Последний рывок был почти беззвучным. Тело дёрнулось, как натянутая струна, и в этот бренный мир вырвалась девочка: склизкая, крошечная, с маленькими серебряными прожилками на лбу – будто под кожей шевелился маленький червячок, сотканный из лунного света.
Лаэрисса слабо потянулась, коснулась щекой её мокрого виска, губы дрогнули:
– Ай..рин….
И всё. Последний выдох сорвался вместе с ударом ветра. Тело обмякло, глаза остекленели, амулет выпал из ладони и сухо стукнулся об пол. Деревня слушала. За закрытыми ставнями кто-то шептал молитвы, а кто-то шептал приговор и точил нож.
