В сумерках город медленно выдыхал остатки дневного света, уступая место призрачным теням, которые неторопливо ползли по фасадам зданий, поглощая цвета, сглаживая контуры. Это был час, когда мир, казалось, готовился к передышке, замедляя свой бешеный ритм. Но сегодня в этом замедлении чувствовалось что-то иное. Нечто тонкое, едва уловимое, словно трещина в привычной ткани реальности.
Алекс шел по улице, опустив голову, погруженный в привычную меланхолию, ставшую для него почти постоянным фоном. Двадцать лет – возраст, который должен был сиять обещаниями и возможностями, но для него он был лишь еще одной ступенью на лестнице отчуждения. Город вокруг – бетонные коробки, неоновые вывески, торопливые лица – ощущался как декорация, не имеющая к нему никакого отношения. Он чувствовал себя призраком в этом мире, существующим параллельно, но никогда по-настоящему не касаясь его.
Его тоска не была печалью о чем-то конкретном. Это была скорее глубокая, почти физическая потребность в чем-то большем, в связи, в смысле, который ускользал, как вода сквозь пальцы. Он читал книги о магии и мифах, слушал музыку, обещавшую другие миры, но это были лишь временные отдушины. Настоящее ощущение чего-то *иного* всегда оставалось за горизонтом, недостижимым.
Сегодня, однако, горизонт, казалось, приблизился. Воздух стал плотнее, почти осязаемым, с легким, неузнаваемым запахом, который напомнил Алексу то ли о дожде на горячем асфальте, то ли о пыли старых книг, то ли о чем-то вовсе чужеродном и прекрасном. Он поднял взгляд. Мир изменился. Не драматично, не разрушительно, но неуловимо.
Свет. Обычные уличные фонари излучали свет, который Алекс видел тысячи раз. Но сейчас их свечение приобрело странную глубину, едва заметный перелив цвета, словно в воздухе висели мельчайшие, невидимые кристаллы, преломляющие лучи. Тени стали резче, но в то же время казались полупрозрачными, живыми, колеблющимися на краю зрения. Алекс остановился у витрины магазина. Его собственное отражение выглядело размытым, нечетким, словно само его существование потеряло привычную резкость на фоне этой новой, странной ясности окружающего мира.
Он прислушался. Шум города – гул машин, обрывки разговоров, отдаленная сирена – все еще был там, но под ним, или *внутри* него, появился новый слой звуков. Это были не звуки в привычном понимании, а скорее *ощущения*. Вибрации, проходящие через землю, через воздух, отзывающиеся в его груди. Низкий, пульсирующий гул, напоминающий биение огромного, невидимого сердца. И тонкий, высокий звон, словно тысячи крошечных колокольчиков звенели в унисон где-то очень далеко, за пределами слуха, прямо в его сознании.
