Тишина, нарушаемая лишь треском догорающих книг, была плотной, как вата. Время замерло.
Первым отреагировал Феликс. Его лицо, обычно такое спокойное и сосредоточенное, исказилось от ужаса. Он побледнел, как полотно, и сделал шаг вперёд, но тут же замер. Его взгляд метался от меня к безжизненному телу Милены, затем к Осинскому, словно он пытался понять, кто здесь настоящий враг, кого нужно защищать. В его глазах была не только скорбь, но и отчаянная, разрывающая его на части растерянность.
Сергей Молчанов оставался невозмутим. Его холодные, молодые глаза в лице старика не выражали ничего, кроме аналитического интереса. Он не смотрел на меня как на убийцу. Он смотрел на меня как на аномалию, как на результат эксперимента. Его взгляд скользил по разрушениям, оценивая тип использованной магии, по моему лицу, пытаясь прочитать мои эмоции, по ране на теле Милены, фиксируя каждую деталь. Он не выносил приговор. Он собирал данные для отчёта.
А вот Аркадий Осинский… он торжествовал. На его похожем на грифа лице расцвела хищная, злобная улыбка. Он увидел не трагедию. Он увидел свой шанс. Свою победу.
– Чудовище! – его голос, громкий и полный фальшивого праведного гнева, разорвал тишину. Он ткнул в меня пальцем, привлекая внимание остальных. – Вот оно, истинное лицо Дема Воронова! Мясник! Убийца! Он хладнокровно убил беззащитную служанку в собственном доме!
Я медленно, осторожно, словно боясь причинить ей ещё большую боль, извлёк руку из её груди. Аккуратно опустил её тело на пол. Слова Осинского были лишь фоновым шумом. В моей голове эхом отдавался её предсмертный шёпот: «…они обещали отпустить сестрёнку…».
– Вы видите?! – не унимался Осинский, его голос набирал силу. – Он даже не раскаивается! Смотрите на него! Это монстр, которого пригрела на своей груди директриса Ларионова! Его нужно изолировать! Судить! Уничтожить!
Он сделал шаг вперёд, но Феликс, преодолев свой шок, инстинктивно встал между нами, заслоняя меня собой.
Ловушка захлопнулась. И я стоял прямо в её центре.
* * *
Комната была маленькой, душной и пахла застарелым табачным дымом, хотя курить здесь, судя по табличке на стене, запрещалось уже лет двадцать. Голые серые стены. Царапанный металлический стол. Два стула. И одна-единственная магическая лампа под потолком, дававшая тусклый, мертвенно-жёлтый свет. Классика.
Напротив меня сидел капитан Игнат Соколов. Мужчина лет пятидесяти, с лицом, которое, казалось, было высечено из гранита и отполировано бесчисленными бессонными ночами и дешёвым виски. Глубокие морщины, тяжёлые мешки под глазами, в которых не осталось ни капли иллюзий. Его старый, потёртый плащ висел на спинке стула, а сам он, засучив рукава рубашки, медленно перебирал бумаги в тонкой папке с моим именем.
