Утро первого дня осени не пахло ни свежестью, ни страхом, ни надеждой – в нём не было ни единого запаха. Ни росой на траве, ни кофе из кухни, ни слезами родителей. Был только холодный, безликий свет, льющийся с неба, словно сам рассвет боялся проявить хоть каплю чувства.
У входа в школу №9 остановились три автобуса. Без окон – не из-за недостатка стекла, а потому что взгляд наружу считался актом неповиновения. Из них вышли девяносто детей. Все в одинаковой одежде: серые комбинезоны и ботинки, лица – без цвета. Никто не плакал. Никто не держался за чужую руку. Никто не оглядывался – ни на здание, ни на небо, ни на других. Они шли так, словно уже тысячу раз проходили этот путь.
В семь лет их забрали из яслей № 4 – учреждения, которое никто и никогда не называл «домом». Там не было колыбельных. Не было игрушек с мягкими ушками. Не было объятий, от которых на коже остаётся тепло. Был распорядок дня: приём пищи в 7:00, гигиена в 7:15, сон в 20:00, упражнения по подчинению – каждый час. Они учились главному: не выделяться. Не просить. Не чувствовать.
За неделю до поступления в школу каждый ребёнок получал досье – тонкую папку. Внутри – не детские рисунки, не первые слова, не фотографии с улыбками. Только цифры, отметки, графики пульса, реакции на тесты. Их передавали из яслей в школу так же, как передают техническую документацию на станок или батарейку. Потому что это и была техническая документация. На человека.
Первые три дня в школе назывались «адаптационным наблюдением». Уроков не было. Детей временно разделили на группы и рассадили за парты, вырезанные из одного и того же куска тёмного пластика. Каждый сидел, вытянув руки перед собой, ладонями вниз, пальцы вместе. Спина – прямая, как линейка. Глаза – вперёд, на середину стены, где висела табличка с надписью: «Тишина – признак стабильности». Рядом – ещё две: «Смотреть перед собой» и «Ждать команды». Никаких картинок. Никаких цветов.
Учителя не разговаривали. Они стояли у стен, как статуи в заброшенном музее, с секундомерами в одной руке и планшетами в другой. Их взгляды скользили по рядам, фиксируя каждое отклонение от нормы.
Пошевелил пальцем? – пометка.
Взглянул на соседа? – пометка.
Не встал сразу после звукового сигнала? – пометка.
А тот, кто сидел неподвижно пятнадцать минут и дольше, получал пометку: «Стабильный».
Обед был ещё одним испытанием. Ложки выдавались одинаковые – гладкие, без узоров. Еда – однородная, без запаха, без вкуса, без формы. Тот, кто ел медленно, контролировал себя. Тот, кто ел быстро, был склонен к импульсивным поступкам. Тот, кто оставил на тарелке хоть крошку, был склонен к неподчинению. И всё это записывалось. Всё это запоминалось.
