Пролог
Когда город стал тише, никто не запаниковал.
Люди продолжили ходить на работу, говорить «спасибо», пить кофе без вкуса.
Просто исчезли эмоции. Как будто кто-то убрал громкость.
Элина знала: ей больше не больно.
Но и не радостно.
А Дэн знал, что это – не тишина. Это смерть в медленном темпе.
Глава 1.
Громкость ноль
Дэн любил тишину, пока она не стала официальной политикой.
Мастерская пахла пылью, пластиком и чем-то тёплым – может быть, воспоминаниями. Он сидел над старым кассетником, возился с головкой и пытался снова заставить его петь. Это было бесполезно – лента порвана, звук съеден временем. Но он не сдавался.
– Ну же, – пробормотал он. – Скажи мне что-нибудь.
Шипение. Пауза.
И вдруг – голос. Хриплый, неуверенный, как будто стеснялся вернуться в мир:
"…иногда мне казалось, что я чувствую запах дождя даже под крышей…"
У Дэна перехватило дыхание. Не из-за смысла – из-за чувства. Из-за того, что голос дрожал. У тех, кто проходил сбивку, такие дрожи вырезались. Он выключил магнитофон, быстро записал в блокнот:
"Запись 18. Человек. Живой. Или был."
За окном было утро. Хотя кто знает. В Лингауне не было больше утр – только состояние времени. Люди шли одинаковыми шагами, с одинаковыми лицами. Платформа сбивки регулировала не только эмоции, но и мимику.
"Стабильность – это добродетель," – твердили дроны.
Он их не слушал. У него были свои ритуалы: чай с лимоном, радио на низкой частоте, тетрадь с записями "живых фраз". Он собирал их, как охотник собирает кости исчезнувших животных.
Иногда он замечал девушку. На углу улицы, в кафе без запаха.
Элина.
Она сидела одна, не пила, не ела. Только смотрела.
Он знал её ещё до. Когда у неё был смех. Сейчас у неё было только молчание – ровное, вычищенное.
Но иногда – он был уверен – её глаза дрожали.
Флешбэк.
Последний громкий день
Комната была слишком белой.
Белой настолько, что исчезали края. Не стены – границы самой Элины.
Она сидела на жёстком стуле, сжав руки между коленей. Напротив – врач, или оператор, или просто человек в сером. Его лицо не запоминалось. Может, так и было задумано.
– Ваш пульс – нестабильный, – сказал он, глядя в планшет.
– У вас были суицидальные мысли в течение последних сорока восьми часов.
– Вы потеряли… мать.
Слово «мать» он произнёс мягче. Почти жалел. Почти.
Элина не отвечала.
Она смотрела в левый угол комнаты, где в воображении стояла старая фотография – мама и она, обнявшись у окна, смеются. Снег на стекле. Запах варёного молока.
– Если вы подпишете согласие, – продолжал голос, – вы избавитесь от боли. И страха. И, скорее всего, от повторной попытки.
